накатывают морские волны на берег в самую студеную пору – в последний месяц года.
Он припомнил, что как-то раз тоже был ранен, но совсем не так, как сейчас, когда у него все внутренности обгорели от молнии. Теперь его мучит иссушающий жар, а тогда он страдал от чудовищного озноба, да такого сильного, что казалось: кровь вот-вот застынет. В тот день из далекого детства старейшина шаманов, увидев его, Линъюаня, раненым и озябшим, без лишних слов закутал маленького принца в свой плащ, взвалил на спину и понес на вершину горы, в дом Великого мудреца. Там было очень сухо, тепло и стоял явный запах лакрицы, да такой уютный и мягкий, что маленький Линъюань, весь натянутый как струна, невольно расслабил тело.
Сколько прошло времени в том забытье, Шэн Линъюань не знал, но его разбудил чей-то детский мелодичный голосок. Как оказалось, какой-то мальчишка с нарочито беззаботным видом ходит взад-вперед под его окном и поет какую-то звонкую детскую песенку, чьи слова маленький Линъюань не понимал. Кажется, этот сорванец изо всех сил старался привлечь к себе внимание.
Линъюань неохотно открыл глаза и увидел через окно, как яркие солнечные лучи тянутся нитями с горных вершин и щедро расплескивают по склонам свое золото. Прямо под окном на теневой стороне дома росло грушевое дерево с безумно толстым стволом. Плодоносило оно круглый год, вопреки сезонам, и потому половину его ветвей усыпали только-только завязавшиеся бутоны, а другую – спелые груши. Поскольку дом Великого мудреца был открыт для посетителей, входная дверь постоянно хлопала, занося с улицы манящий аромат созревших плодов. Изо дня в день фруктовый дух расползался по комнате Линъюаня с той же настойчивостью, что и у поющего сорванца под окном, будто оба страшились, что другие не заметят их яркого очарования.
Груши в саду вырастали размером с кулак, и половину урожая Великий мудрец раздавал своим соплеменникам. Другую же тайком съедал Алоцзинь. Обычно он, точно обезьянка, ловко взбирался на верхушку, где, устроившись, ел до отвала. Но даже насытившись, он всегда жадничал и хотел еще, потому и завел привычку тащить часть плодов в маленьких узелках. Вязал их Алоцзинь прямо из собственной одежды, которую стягивал с себя, сидя на дереве.
Обнажившись по пояс и показывая всему свету загорелую спину, он относил эти груши в узелках в убежище шаманов. Точнее, в маленький грот, расположенный рядом с большим, выделенным под алтарь. Там Алоцзинь сушил груши на сквозняке, наивно полагая, что никто не узнает про его закрома.
Под гротом с алтарем, в еще одной маленькой пещере, некогда образовался пруд, где собирались подземные воды. Шэн Линъюань, жадный до прохлады, нередко любил приходить к нему и коротать время за чтением. Утомив глаза, он поднимался выше и захаживал в закрома Алоцзиня, где набирал пригоршню сушеных груш. Разумеется, наследный принц ни от кого не таился и вором себя не считал. Прятать следы своего пребывания он тоже не находил нужным, но Алоцзинь все равно не замечал, что запасы его скудеют, поскольку никогда не отличался внимательностью.
Вспомнив о грушах, Шэн Линъюань припомнил и одну детскую беседу с Алоцзинем.
– Смотри-смотри, братец Линъюань! Я украл у Великого мудреца бабочку с человеческим ликом!
– Как?.. Твои проказы перешли все границы! Сейчас же верни ее назад! Или неприятностей хочешь?
– Ай, ну что ты опять! Отцу же не скажешь? Я ведь просто посмотреть, а выпускать ее не буду. Лучше скажи, братец, а она правда может призывать души покойных? И тогда они оживают?
– Мертвые есть мертвые. «Умерший человек подобен потухшему светильнику», и когда другие говорят о призраках, они лишь тешат себя небылицами.
– Но… когда ты умираешь, разве совсем-совсем ничего не остается? А можно не умирать?
– Скажешь тоже. Все умирают, кроме…
– Кроме кого?
– Кроме тех, кто в своей одержимости превратился в демона-мо.
– Правда?! – испугался маленький Алоцзинь, и глаза его заблестели. – А разве это не здорово?
– Что тут, несмышленыш, «здорово»? – усмехнулся рассудительный не по годам Шэн Линъюань, будущий Владыка людей, но отмахнуться от Алоцзиня так и не сумел – тот настойчиво задавал вопрос за вопросом. Читать при надоедливом сорванце принц уже никак не мог.
– Но почему? Почему? Братец Линъюань, почему вечная жизнь – это не здорово?
– Ничто хорошее не длится вечно. Чем прекраснее цветок, тем реже он цветет, а самые прекрасные цветы распускаются всего раз за свою короткую жизнь, да и то их лепестки тут же увядают и опадают. А если старец на смертном одре захочет оглянуться на свой жизненный путь, он увидит лишь несколько счастливых мгновений, да и те промелькнут перед глазами и тотчас исчезнут. Все в мире мимолетно. Учитель говорил мне, что не старятся и не умирают лишь те, кто обречен на вечные муки. Пусть желают они вкусить жизнь – да не могут. Рады бы умереть – да это невозможно. Что ж, довольно болтовни. Верни бабочку Великому мудрецу, да поскорее. И впредь знай: несмышленышам нельзя говорить о рождении и смерти. Разве не знаешь, как это не к месту? Тебе еще жить да жить.
– Братец Линъюань, а почему нельзя говорить о рождении и смерти? Почему нельзя жить вечно? Ну во-от… совсем меня запутал! Объяснил бы лучше, что значит превратиться в демона-мо. Постой, не уходи, братец!..
Как же давно это было… Все это дела давно минувших дней… Но кто же знал, что жизнь окажется такой короткой! И вместе с тем такой безумно… безумно долгой…
* * *
Усаживая Шэн Линъюаня на пассажирское сиденье и помогая откинуться ему назад, вместе со спинкой, Сюань Цзи заметил, что тот чуть приоткрыл глаза и посмотрел на него сквозь ресницы затуманенным взором. Но затем веки Шэн Линъюаня снова сомкнулись, мышцы лица расслабились, а уголки губ едва-едва приподнялись в легкой, почти не различимой, улыбке. Наткнувшись на нее, Сюань Цзи замер, но толком рассмотреть не смог. Примерно так же отцветает прекрасный цветок: одно мгновение красоты – и как не бывало.
Но тут Сюань Цзи уловил чутким ухом странное похрустывание, какое бывает, когда в погожий весенний денек разбивается тонкая корочка льда на реке. Сюань Цзи прислушался и со временем понял, что этот звук идет от Шэн Линъюаня. Решив выяснить, что это такое, он быстро спрятал пальцы в рукав и потянулся им к бывшему императору…
Его остановила окриком Гу Юэси:
– Не трогайте! Нельзя, директор Сюань!
Командир как раз забралась в салон фургона. Замерев в полушаге от Шэн Линъюаня, свернувшегося калачиком на пассажирском кресле, она
