Он отрезал кусок от ближайшей туши, пожевал. Мясо, хоть и было не слишком свежим, все-таки сохранилось неплохо, то же касалось и бочек с солониной и шпигом. Дрожа от холода, они выбрались из ледника.
Брат Петер стоял на коленях перед распахнутым резным сундуком.
Пока они лазили в подземелье, в маленькой кладовой монах обнаружил то, за чем явился сюда.
– Книги, слава Богу, целы, – повернувшись к ним, благоговейно произнес он. Главное – Библия! Я ведь, признаться, не очень силен в Священном Писании. Стар я, стар, поверите ли – латынь уже забывать начал… Стар уже стал, – повторил он. Да и в прошлые годы, каюсь, не особо уделял внимания святым книгам. И то сказать, дел у меня было много… больные и страждущие отнимали у меня столько времени… Но не отказывать же им?!
Старик перебирал книги, любовно гладил кожаные переплеты, что-то бормоча себе под нос, стирая с корешков пыль. Он, казалось, забыл обо всем. Владислав, несколько неожиданно для Матвея, присел на корточки рядом с сундуком.
– Да… «Чудеса Святой Девы Марии», «Посрамление Симона-Волхва», «Житие Людовика Святого», «Геста Романум». Ого, Овидий… хм, Петроний… и Лукиан тут же – надо ж, в монастырской библиотеке. Я и забыл, что такие книги существуют на свете.
«А ведь за них можно было получить неплохие деньжата, в свое-то время, – подумал он про себя, – Помню, в Брюгге за Евангелие двадцать ливров выручил… Правда, с золотыми застежками».
Матвею эти имена ничего не говорили, но он тоже, заинтересовавшись, вытащил наугад одну из отложенных отцом Петером инкунабул.
Текст ее был написан на латыни, на которой он знал ровно два десятка слов, да к тому же еще и коряво изломанной немецкой готикой. Зато в ней было много великолепных рисунков, выполненных яркими, живыми красками. Правда, сюжеты их были весьма мрачными. Трупы в могилах, пожираемые червями; бесы, терзающие в Аду грешников; причем орудия пыток были выписаны с особым тщанием и сделали бы честь любой инквизиции. Были там и сцены Страшного Суда, и какие-то чудовища: полудраконы-полумедведи, громадными лапами топчущие крошечные в сравнении с ними домики и спасающихся бегством людей.
Особенно поразила Матвея одна картина. На зеленой, покрытой цветами лужайке, в хороводе плясали служители церкви в пышных облачениях, рыцари, богато одетые горожане, крестьяне, дети, женщины. Об руку с каждым танцевал скелет. Страшные костяные лики черепов усмехались – неведомому художнику каким-то образом удалось передать это выражение: совсем даже и не злого, а наоборот – добродушного удовольствия, в то время как на лицах людей были неподдельный ужас и безнадежное страдание. Скелеты уводили их в своем танце куда-то за пределы изображения. Туда, откуда уже не было возврата.
«Точь-в-точь как сейчас», – подумал вдруг Матвей, и вспомнил еще странные рисунки Карела.
…Оставив Владислава вместе с монахом перебирать книги, Матвей вышел во двор, на горячее солнце. Он побродил среди руин надворных построек.
Воздух был напоен ароматами разогретой солнцем травы и чем-то еще, сладко упоительным. Матвей невольно вспомнил родной дом.
Вдруг его окликнул женский голос. Русин оглянулся. То была Гертруда.
– Посмотрите, рыцарь, как красиво! – молвила она.
Девушка сидела на большом камне неподалеку от арки ворот, и смотрела в небо. Матвей подсел рядом.
– Красиво, – согласился Матвей.
И правда, облачка, белые, как хлопья снега, ползли по небу, лениво, неторопливо. Они чем-то напоминали стадо белых ягнят на синем лужке – пушистые, кудрявые, разве что не блеяли. Надо же такое придумать – синяя лужайка! Разве бывает синяя трава?
Невзначай (он мог бы поклясться что невзначай) рука его легла на бедро девушки. Она резко отодвинулась, испуганно поглядев на Матвея.
Совсем рядом он увидел ее лицо – исхудавшее, обветренное, испуганные, как у олененка глаза, полураскрытые губы…
Это было последней каплей. Будто бесы вселились в Матвея, да сразу из всей преисподней. Разум затуманился, кровь прилила к чреслам. Он снял пояс, потянул через голову кольчугу.
Девушка дернулась в сторону, но не успела. Руки Матвея точно сами собой обхватили тонкий стан Гертруды. Он с силой притянул тихонько охнувшую девушку к себе. Она принялась отпихивать его, шепча: «Прошу, рыцарь, не надо, вы не такой…»
– Не надо! – повторяла она, отталкивая его, упершись ладонями в живот, когда его руки скользнули ей за пазуху. Серая ветхая ткань платья треснула, обнажив маленькую грудь. Пальцы Матвея поймали два упругих яблочка, сжав набухшие соски. Сильным рывком он задрал на ней платье.
– Не надо рыцарь, – уже обреченно прошептала она, когда Матвей, тяжело дыша, повалил ее на траву. Девушка сдавленно вскрикнула, обхватывая его шею…
Она молча принимала его ласки. Ни стона, ни страстного шепота, ни единого лишнего движения. Только когда он входил в нее слишком сильно, она тихонько вздыхала. Когда он пытался поцеловать Гертруду в губы, она старательно уклонялась, подставляя шею, и только под конец подарила ему долгий поцелуй.
Тихонько застонав, она вздохнула и обмякла.
Матвей лежал без сил на траве. Он снова смотрел в небо. Под спиной был камень, больно врезавшийся в тело, но он не спешил отодвинуться, или убрать его. Словно бы вся усталость и напряжение, накопившиеся за месяцы странствий, выплеснулось в едином порыве. Теперь он лежал усталый, почти бездыханный, не в силах подняться.
Кони тихо всхрапывали, не обращая внимания на людей.
А девушка сидя рядом с ним, и так же равнодушно и умиротворенно смотрела в небо. И молчала. Ее огрубевшие пальцы ласково погладили Матвея по щеке.
– А как тебя зовут? – негромко спросила она…и добавила, спустя короткую паузу, – Рыцарь…
– Матвей, – не знаю как по вашему, – не без труда подбирая слова ответил он.
– Матеус, наверное. Это чтобы узнать, как назвать дитя, если будет.
Гертруда, печально улыбнувшись, погладила его по взъерошенным волосам.
– Матвей, где ты там пропал?! Живо сюда! – донесся хриплый бас бывшего разбойника.
Торопливо вскочив, Матвей быстрым шагом направился обратно, пробираясь меж грудами камня.
У выхода из подвала стояли продрогшие Владислав и Петер. Старик сгибался под тяжестью мешка с книгами, лях сидел на большом куле, из прорех которого просыпались струйки отборного зерна.
– Теперь надо бы в ту деревню съездить, – бормотал он, – Чем быстрее, тем лучше…
На русина он внимания почти не обратил.
Зато от силезца не укрылось ни горящее невольным смущением лицо, ни блестящие глаза, ни явный беспорядок в одежде.
– Вижу, даром времени не теряем, друже?
Матвей промолчал в ответ, и вдруг доброжелательно улыбнулся Владиславу.
