его, скорее, удивился бы, лежи там кто-то другой. Пугаться он тоже не стал — анрийские улицы формируют циничное отношение к покойникам. А вот вздохнуть не преминул.
На проспекте засвистел свисток подоспевших, как и положено, когда все уже кончилось, постовых. Бруно, подчиняясь выработанному за годы бродяжничества инстинкту, тут же нырнул в толпу, смешиваясь с ней и проскальзывая между надушенными телами в дорогих упаковках подальше от места преступления.
Однако стоило ему вырваться на свободу и глотнуть свежего воздуха, как его сразу схватила за шкирку жесткая рука. Бруно от страха дернулся в сторону, затравленно обернулся и едва сдержал рвущееся наружу ругательство.
Сигиец молча отпустил Бруно и преспокойно зашагал обратно в кафе.
Маэстро, мелко вздрогнув, оглянулся по сторонам в ожидании, что кто-то вот прямо сейчас завопит: «Убийца! Держи убийцу!», но этого не происходило. Расталкиваемая постовыми толпа гудела и волновалась, однако на сигийца, переходившего Имперский проспект, вообще никто не обращал внимания.
Сегодня ужин проходил на удивление тихо. Сельджаарец говорил крайне мало, сигиец вообще молчал. Кассан попытался вести беседу с Бруно, однако свою небогатую на события биографию Маэстро открыл еще в первый день знакомства, а больше рассказывать было нечего. Поэтому тишину в гостиной вновь довольно долго нарушал лишь звон вилок и ножей о тарелки.
Сегодня опять была переперченная баранина под кисло-сладкими соусами. Бруно, конечно, оптимистично относился к внезапной перемене в питании, но оптимизм несколько портил капризный желудок, непривычный к кабирской кухне. Да еще и пасть горела, словно раскаленным углем закусил. А еще было очень неудобно за низким столом на подушках — затекали ноги и болела напряженная спина. Но Бруно не жаловался. Даже не вздыхал. Просто с тоской вспоминал жесткие лавки в прокуренных кабаках, пресные каши, больше похожие на чью-то рвоту, и бутылку сивухи на троих.
Кассан, этот почти честный торговец специями, нравился ему. Сельджаарец умел располагать к себе. Хотя Бруно понимал, что ничего просто так не делается, а за гостеприимство наверняка придется платить, но волноваться не торопился: взять с него нечего, работник никудышный, делать ничего не умеет. Даже если продать в рабство — намучаешься и переплюешься, одни убытки. А Кассан не походил на того, кто готов делать что-то себе во вред.
Неясным оставалось лишь одно: когда сигийцу надоест возиться с Маэстро. Над этим Бруно задумывался все прошедшие дни и чем больше думал, тем тревожнее становилось на душе. И отнюдь не потому, что придется как-то выкручиваться и спасаться от разъяренного Беделара, который, наверно, перевернул уже пол-Модера и пообещал каждому бродяге, пьянице и шлюхе по кроне за любые сведения о Бруно. Хотя, конечно, ненормальный, который, убив человека средь бела дня, спокойно садится пить кофе, будто ничего не случилось, был сомнительной альтернативой, но Бруно с этим постепенно свыкался.
— Я обо всем договорился, — сказал Кассан, нарушив тишину.
Сигиец медленно прожевал кусок мяса, на секунду задумался, затем кивнул.
— Зайди завтра в ломбард Толстого Тома на Тресковой. Скажешь, что от меня. Он, скорее всего, будет кривляться, но ты с ним не церемонься. Любую цену, которую он заломит, смело дели на десять, — усмехнулся Кассан. — И не ведись, если начнет аванс клянчить.
— Хорошо, — сказал сигиец.
Бруно поморщился. Это имя ему было знакомо, но связываться с Толстым Томом Единый уберег. Хотя не обошлось и без того, что Панкрац Пебель, а значит, и Беделар, ненавидел Адольфа Штерка лютой ненавистью, что было взаимно. Поэтому людям из Модера не стоило лишний раз гулять по Тресковой, если не охота лишиться пальцев. Или еще чего ненужного.
— Кстати, а вы ничего слышали? — спросил Кассан, хитро сверкая почти черными глазами. — Говорят, сегодня на Имперском проспекте произошло убийство.
Маэстро закашлялся, схватился за пустой бокал и завертелся на подушках, сжимая и разжимая пальцы. Сигиец, отрезав кусок баранины и отправив его в рот, мельком взглянул кувшин, и тот проскользил по столу к Бруно. Маэстро торопливо наполнил бокал и осушил его залпом.
— Что с тобой? — наигранно забеспокоился Кассан.
— Перченое очень, — оправдался Бруно не менее наигранно. — А почему должны были чего-то слышать?
— Ну как же, — усмехнулся сельджаарец. — Ранхар каждый день околачивается на Имперском. Да и ты с ним там бываешь. Вот я и подумал…
Бруно почему-то не сомневался, что сигиец не посвящал Кассана в свои планы и вряд ли отчитывался, куда и зачем ходит. Однако, даже если осведомленность сельджаарца и стала для него открытием, не подал виду. Просто с невозмутимым видом продолжал есть, не отвлекаясь ни на что. Маэстро искренне завидовал его выдержке.
— Нет, — кашлянул Бруно, — ничего не слышали. А кого убили-то?
— Саида ар Курзана, хозяина шамситской компании «Тава-Байят» и такого же, как я, почти честного продавца специй.
— Ох, — сказал Бруно, украдкой покосившись сигийца. — Убийцу нашли?
— Да какое там! — отмахнулся Кассан. — Это же Анрия. Так, поворчали немного, шурта́ походила по проспекту ради приличия и уже успокоилась. В Анрии не раскрывают преступления. Нет, если кто-то из Большой Шестерки попросит, то быстро найдут, но не думаю, что эбы станут чесаться из-за какого-то хакира. Ар Курзан не водил дружбу с Квазитвади, он дружил с «вюртами», а «вюрты» сами по себе. С ними даже Шестерка считается и не лезет в их дела. Мне даже интересно, у кого хватило смелости перейти «вюртам» дорогу. — Глаза Кассана заблестели хитрее обычного. — Ар Курзан был их партнером и приносил хороший доход, а «вюрты» не любят, когда кто-то покушается на их доходы. У кого-то могут возникнуть большие проблемы.
Сигиец молчал, спокойно пережевывая мясо и не обращая внимания на две пары глаз, прикованных к нему. Однако многозначительная тишина все же быстро надоела ему. Он распрямил спину, взглянул сперва на Бруно, потом на Кассана. Маэстро, памятуя, на что способны острые предметы в руках сигийца, торопливо уставился в тарелку, исполняя данное самому себе обещание не злить его. Кассан лишь усмехнулся, подкручивая черный ус. Глаз не отвел. Сельджаарец вообще был едва ли не первым, кто умудрялся выдержать немигающий взгляд «покойника».
— Мои соболезнования, — пробормотал Маэстро, считая своим долгом разрядить обстановку.
— Чему соболезновать? — усмехнулся Кассан. — Курзан мне не брат и не друг. По-хорошему, я его не сильно жаловал. Уж очень он быстро лег под «Вюрт Гевюрце» в свое время, чуть ли не первым к ним прибежал, едва они открыли в Анрии свою компанию. Мы тогда по глупости смеялись, а потом нам стало не до смеха, когда свободная торговля почти встала. Когда нам не оставили выбора, кроме как тоже лечь под «вюртов» или заняться чем-нибудь другим. Они сожрали практически всех, а тех, кто отказался объединиться с ними, вышибли с рынка. Кое-кого в буквальном смысле, — добавил Кассан, зло скривив лицо. — Поэтому… — он вдруг повеселел, — хоть меня сожрут за такое духи Эджи, но Альджар не видит! Я искренне рад, что кто-то поднасрал «вюртам». Хотя бы таким способом. Не знаю, кто и зачем отправил Курзана в Фара-Азлия, но могу сказать ему только спасибо, а при случае помолюсь за него…
Сигиец дожевал последний кусок, отложил вилку и нож, отодвинул пустую тарелку, залпом запил вином, поднялся из-за стола и молча вышел из гостиной. Бруно проводил его взглядом. Кассан насадил на вилку кусок баранины и принялся разглядывать, уделяя ей все свое внимание.
— Это не он, — убежденно соврал Маэстро. Зачем и почему — сам не понял. Просто почему-то испытал такую потребность.
— Конечно, — усмехнулся сельджаарец и отправил кусок мяса в рот. — Зачем бы ему убивать моего конкурента? Я же его не просил, клянусь Альджаром.
— А если бы просил?
— Тогда, — пожал плечами Кассан, — я бы не стал делать вид, что верю тебе, сади́к Барун.
Бруно вздрогнул и невольно посмотрел на распахнутую дверь, в которую вышел сигиец.
— Кто же он на самом деле такой? — пробормотал Маэстро, почесывая за ухом.
— Лахди́, — сказал Кассан.
Бруно наморщил лоб, пытаясь оживить в памяти кабирские слова, не связанные с указанием дороги и подать во имя человеколюбия.
— Это значит «никто», — великодушно подсказал Кассан, избавляя его от умственного напряжения. — Видимо, по его разумению, это все объясняет, а большего о себе он никогда и не говорил. Отец, наверно, о чем-то догадывался, но не считал нужным делиться догадками с сыновьями. Даже с Ассамом, а уж его-то он держал в курсе всех своих дел и мыслей. Лично
