раньше. Он-то уж точно не забыл.
Медленно плутая между яблонь, Млада вышла на обширную поляну. И замерла, не сразу сбросив с себя задумчивость. А между тем место посередь сада нашлось занятное.
Окруженные невысоким бревенчатым забором, на поляне кругом стояли пять каменных идолов, в середине высился Триглав – самый громадный. Капище. Но сюда не вела даже жалкая заросшая тропинка. Неужто боги здесь забыты так же, как и яблоневый сад? Последние рассеянные лучи солнца золотили верхушки истуканов, окутывая их головы мягким ореолом. Идолы еще не успели сильно зарасти мхом или просесть в землю: они были так же молоды, как и Кирият.
Млада, озираясь, догрызла яблоко и подошла ближе. Удивительно, но капище будто опутывали тонкие ветряные нити. Воздух, неподвижный в саду, здесь шевелился и тек. Как дыхание. Млада попробовала шагнуть в нарядные резные ворота, но будто невидимая рука толкнула ее в грудь. Достойна ли войти? По телу пронеслась легкая дрожь и покалывание. Млада на мгновение засомневалась, но, преодолев странное сопротивление, все же обошла капище, разглядывая каждого идола.
Их лики были высечены с мастерством и заботой, каменные глаза смотрели как живые. Здесь были и старцы с бородами, спускающимися до самой земли, и жутковатые звероподобные существа, и женщины с бесконечной мудростью на недвижимых лицах. Но главными в Кирияте почитали Перуна, Сварога и Святовита. Казалось, стоит пройти мимо, как они поворачиваются и провожают взглядами.
Но Млада давно не верила в богов, тропа к ним в душе заросла так же, как и тропа из детинца – сюда. И правильно – какой толк? Разве справедливые боги могли допустить гибель народа, который их чтил, возносил молитвы, приносил дары? Разве они могли допустить мучения, страх, слезы?
Богов нет, есть только люди… Жестокие твари, убивающие друг друга по своей прихоти. Из века в век, придумывая все новые способы. Своими или чужими руками. И руками Млады тоже. Много лет она смотрела на людскую ненависть, жадность, зависть. Пропиталась ими насквозь. Захлебнулась. Но продолжала убивать, не живя и не дыша больше, чем требуется. Так легче.
И странно, что именно на капище она почувствовала, насколько омертвела. Почти как эти истуканы.
Млада остановилась рядом с выбеленным солнцем жертвенным камнем. Похоже, он пустовал давно, только птицы, будто насмехаясь, оставляли на нем пятна испражнений. Триглав, огромный и хмурый, гневно смотрел на это безобразие, бессильный хотя бы отвернуться. Его застывшие серые лики почти кривились от немыслимого мучения и обиды. От его фигуры веяло тревогой и угрозой. Точно с жутким скрежетом он вот-вот поднимет руку и хватит кулаком по земле.
Безразлично смахнув с жертвенного камня случайную веточку, Млада поежилась, хоть вечер еще не растерял накопленное за день тепло. Девять пар глаз сверлили ее с высоты, вдавливали в землю. И почему-то здесь было не по себе. Как будто она лишняя и в этом застывшем в безвременье месте.
Млада подняла лицо к небу. Звезды уже пробивались сквозь лиловый закатный свет и кружились, словно подхваченные водоворотом; камни едва слышно пели на ветру, и яблони вокруг вторили их голосам. Все-таки странное место. Оно точно втягивало в себя, как зыбучие пески. Млада постепенно проваливалась в пустоту, черную и непроглядную. Пять существ приближались со всех сторон, молчаливо изучая человека, посмевшего нарушить их многолетний покой. Их лица не были добрыми, и Млада почувствовала себя виноватой в их недовольстве. Рядом стояли трое главных божеств. Их взгляды уперлись в спину холодными камнями.
Негромкий шорох травы под ногами неподалеку заставил развеяться липкое, тяжелое наваждение. Млада притаилась и плавно скользнула за одного из идолов. Прошла, по привычке прячась в тенях, до забора. Снова прислушалась. Шаг легкий и неширокий. Скорей всего, девушка. Все же ходит кто-то на капище, возможно, даже просит о чем-то богов. Чудно. Млада осторожно выглянула, когда шаги затихли.
На залитой тускнеющим светом поляне стояла незнакомая девушка. И, наверное, только слепой не смог бы различить в ней знатности рода, к которому та принадлежала. Светлую кожу будто выточенного изо льда лица оттеняли темно-рыжие вьющиеся волосы, распущенные и только от висков убранные к затылку. Можно было поклясться чем угодно, что девица-то тоже из верегов. Такой жестоко-холодной красоты в здешних землях не встретишь. Если только баба какая от северянина дочку не прижила.
Незнакомка постояла немного, покручивая в пальцах сорванный где-то сухой стебелек ковыля, и снова пошла к капищу. Зашелестело ее длинное, из плотного льна платье, которое касалось подолом земли и в зыбких сумерках казалось изумрудно-зеленым. У ворота и по краю рукавов оно было богато расшито золотой нитью. Не иначе привезенной из далекой Диархавены.
Млада продолжала таиться и перебирала в голове все, что ей правдами или неправдами удавалось выведывать в пути о князе и тех, кто его окружает. Некоторые – большей частью женщины – поговаривали что-то о девице, которую Драгомир якобы привез с Медвежьего утеса себе в жены. И, вестимо, это была дочка конунга – иная князю по роду не положена. И свадьбу сыграли, как боги заведали, а счастливой жизни у них не сложилось. И княгиней жена князя не стала.
Вот только, как зовут молодую женщину, Млада припомнить не могла. Важным ее имя тогда не показалось. Мало ли, с кем князь ложе делит.
И Млада уже хотела выйти навстречу – а то незнакомка испугается чего доброго, – но из тени яблоневого сада следом показался Хальвдан. Ноги будто приросли к земле. Воевода шел так же неспешно и ехидно разглядывал спину северянки. Та, видно, уже услышала его шаги, но оборачиваться не торопилась. Только напряглась едва заметно, приостановилась. И до капища не дошла.
Ругая на чем свет стоит обострившееся не ко времени любопытство, Млада прижалась спиной к забору. Поразмыслив, дернулась выйти, но снова замерла. Проклятье! Душу терзала злорадная удаль. А чего бы и не послушать, о чем говорить будут? Может, чего полезного в словах и сыщется.
– Геста! – протянул верег. – Давно я тебя не видал. Куда же ты пропала? – в его голосе слышалась насмешка.
Млада медленно выглянула, не опасаясь, что ее увидят. Уж научена от чужих глаз скрываться. А тут, в сумерках, чего проще. Воевода стоял перед Гестой, скрестив руки на груди, на его лице играла приветливая улыбка, но глаза сквозили холодом и неприязнью.
– Я тоже рада видеть тебя, Хальвдан, – тоном, от которого того и гляди покроется инеем трава, ответила жена князя. – Что ты тут делаешь? Думала, ты оставил своих богов на Севере, как и свой род. А ты,
