Тридцать франков! Откуда?! Я ведь точно не брал взятку у фотографа и не обшаривал его карманы, лишив сознания.
Убрав деньги обратно, я поднес пальцы к лицу и ощутил острый запах типографской краски. И сразу из черного провала забытья всплыл очередной кусочек мозаики.
– Гони! – приказал я извозчику, сев рядом.
До полусмерти перепуганный мужичок повиновался и тряхнул поводьями. Экипаж вывернул из переулка и помчался прочь, трясясь и содрогаясь на неровной брусчатке.
Я не спросил, куда мы едем, мне это было неинтересно. Вновь накатило головокружение, от тряски начало тошнить. Запахи неожиданно обострились, и я почуял аромат свежей типографской краски, коим имеют обыкновение благоухать новенькие ассигнации.
Не отдавая отчет в собственных действиях, я сунул руку в карман кучера и вытащил на свет три хрустящие десятки.
Тридцать франков, совсем как обещал фотограф.
Извозчик уставился на меня взглядом затравленного зверя, и этот всполох ужаса в один миг осветил самые потаенные закутки его души. Газетчик подкупил кучера, вот тот и не делал никаких попыток тронуться с места…
Одной рукой я перехватил поводья, другой спихнул мужичка с козел. Он вскрикнул, кувыркнулся и растворился в ночной мгле. А я несколько раз стукнул локтем в стенку экипажа и крикнул:
– Эгей, барышня! Куда едем?!
Я немного постоял, обдумывая это воспоминание, потом мотнул головой и отправился на поиски вчерашнего ломбарда.
Бегство из города придется отложить. Сначала стоит во всем разобраться. Если встреча с Лилианой подстроена и является звеном той же цепи, что и поджог дирижабля, то мой неведомый враг допустил просчет, оставив сразу несколько серьезных зацепок.
Если я побегу – ударят в спину. Выберут подходящий момент и ударят. Так что стоит перехватить инициативу и разворошить осиное гнедо. Нападение неспроста называют лучшей защитой.
Я недобро усмехнулся, достал из жестяной баночки последний леденец и закинул его в рот. Оказался мой любимый – апельсиновый.
Отличное предзнаменование, просто замечательное.
«Гадание на леденцах!» – невесело рассмеялся я и поспешил дальше.
Ломбард отыскал без особого труда; город и в самом деле был разделен на кварталы радиальными бульварами, словно разрезанная на куски пицца. Район я примерно запомнил, пришлось лишь немного побродить в поисках нужного перекрестка.
Выставленные на тротуар столики уличного кафе прятались от палящих лучей солнца в тени полосатого тента; там кто-то сидел, но я не стал приглядываться, распахнул дверь ломбарда и шагнул внутрь, спеша убраться с солнцепека.
– Опять ты! – зевнул при виде меня давешний оценщик и почесался, сунув пальцы за ворот рубахи. – Прижало, что ли?
Вместо ответа я выложил на прилавок пару золотых запонок.
Оценщик просунул руку в окошко решетки, забрал запонки и придирчиво осмотрел товар через увеличительное стекло. Потом тщательно взвесил и с довольным видом ухмыльнулся.
– Другое дело! Дам четвертной.
– Что?! – взорвался я. – Часы стоят полтысячи франков, а ты давал за них жалкую тридцатку! Запонки весят куда меньше, но платишь почти столько же!
– Запонки, – флегматично произнес оценщик, – это запонки. Просто золото, никаких номеров. А дорогие часы – они наперечет. Сверят номер и конфискуют, еще и привлекут за скупку краденого. А стравливать номер – это самому себе статью с земли поднимать. Дураков нет.
Словно утомленный столь длинным монологом, скупщик замолчал, вытер со лба пот и лязгнул кассой.
– Берешь четвертной? – спросил он.
– Только квитанцию выпиши, – потребовал я. – Может, выкуплю еще.
– Ну-ну, – послышалось в ответ.
Но квитанцию в придачу к двум мятым десяткам и надорванной пятерке оценщик все же выдал. Затем потерял ко мне всякий интерес и тоненькой иголочкой принялся накалывать с внутренней стороны запонок номер квитка. Контроль и учет, как он есть.
Я направился на выход, уже у двери хлопнул себя по лбу и вернулся к решетке.
– Да? – оторвался работник ломбарда от своего увлекательного занятия.
– Пистолет интересует, – указал я на самозарядный пистолет, плоский и компактный.
– Маузер, модель «восемнадцать семьдесят семь». Двадцать пятый калибр, вес… – Оценщик взвесил оружие в руке и решил: – Не более полукилограмма. Длина – сантиметров четырнадцать-пятнадцать, поместится в любой карман.
– Позволь! – попросил я, принял пистолет и повертел его в руке. В отличие от своего старшего собрата – модели «К63», этот маузер просто потерялся в ладони. – Сколько стоит?
– Пятнадцать франков.
– Не дорого? – усомнился я.
– В цену входит запасной магазин и коробка патронов.
– Беру, – решил я и выложил на прилавок десятку и пятерку. Оставшихся сорока франков должно было хватить и на билет до Нового Вавилона, и на пропитание, а оружие – вещь первостепенной важности. Без него не обойтись.
Оценщик убрал деньги в кассу, передал мне запасной магазин и выложил на прилавок коробку патронов двадцать пятого калибра. Я снарядил магазин, воткнул его в рукоять и сунул пистолет в карман, дабы лишний раз не нервировать работника ломбарда, затем набил запасной. Его убрал в карман брюк, уравновесив таким образом складной нож с другой стороны. Картонную коробку с собой брать не стал и пересыпал остававшиеся в ней патроны в пустую жестянку от леденцов.
После этих приготовлений я охлопал себя по бокам и решил, что если пиджак и стал топорщиться сильнее, то лишь самую малость. Нормально.
– Удачного дня, – напутствовал меня оценщик.
– Удачного, – ответил я и распахнул входную дверь.
Шагнул на улицу, вытянул из нагрудного кармана темные очки, и тут же по нервам резанул отголосок чужого страха. Я завертел головой по сторонам и заметил своего вчерашнего знакомого, Емельяна Никифоровича. С одутловатым и нездоровым лицом он в одиночестве сидел за столиком уличного кофе и напряженно смотрел на чашечку кофе. Рука его заметно дрожала.
Прошипев проклятье, Красин поставил чашку на блюдечко, взял с тарелки аппетитного вида рогалик, макнул его в кофе и откусил.
– Шоковая терапия не помогла? – сочувственно поинтересовался я.
Емельян Никифорович поднял взгляд, обрадовался и указал на стул напротив.
– Присоединяйтесь, Лев Борисович! Здесь подают чудесные рогалики!
Я решил, что вполне могу позволить себе второй завтрак, и попросил выглянувшего на улицу официанта принести чашку кофе и выпечку. Если начистоту, два тоста в доме Монтегю полноценным приемом пищи считаться не могли.
