Файрад слушал девушку с мрачным видом. Он понимал, что она права — необходимо открыть ей хотя бы часть своей тайны. Все в нем протестовало против этого. Вельможа был не готов к столь прямому разговору. Наконец он прервал затянувшееся молчание.
— Сейчас я не могу сказать тебе больше,— неохотно произнес Счастливчик,— но когда я все подготовлю, ты, конечно, узнаешь свою роль в предстоящем деле.
Снисходительный тон, которым он сказал это, покоробил Соню. «Ах ты, паршивый пес,— мысленно обругала она Файрада,— юлил-юлил, а о главном так и не сказал. Он еще, видите ли, не определил, насколько мне можно доверять. Шелудивая скотина. Наглый боров.— В девушке закипала ненависть к этому надменному вельможе.— Ну что ж, посмотрим. Подождем. Еще не известно, кто будет роли распределять».
— Ах, вот как,— вслух сказала она,— тогда пока не будем ни о чем говорить.
Соня отвернулась от Счастливчика и стала бросать в пруд корм рыбкам. Файрад, не привыкший к такому непочтительному поведению, готов был избить нахалку. Рука непроизвольно поднялась для удара, но, спохватившись, он круто повернулся и пошел прочь. Соня слушала шаги стремительно уходившего мужчины, и настроение ее улучшалось по мере их удаления.
В пруду по-прежнему сновали рыбки, хватая корм с поверхности воды и устраивая драку за самую крупную крошку, но девушка не обращала на них внимания, машинально бросая кусочки в воду. Она думала о своем.
Оставшись одна, Соня присела на мраморную скамью, стоящую у озерца. Она хотела немного подумать. За годы бродяжничества девушка не раз попадала в крайне неприятные переделки и всегда находила достойный выход. Но сейчас она растерялась. Счастливчик был настойчив, но не откровенен. Он даже не скрывал этого.
«Однако,— Соня усмехнулась от удовольствия,— этот хитрый вельможа все-таки проговорился. Одному ему не справиться с таинственным делом. Глупец рассчитывает, чтобы я, как слепой странник, доверчиво пошла за ним. Поводырь паршивый, хвост Нергала тебе в зубы. Но, клянусь моим луком, ничего у тебя не выйдет. Пока никому не удавалось заставить меня что-либо делать против воли. Посмотрим еще, кому Пресветлые Боги уготовили роль слепца».
Взгляд ее невольно устремился на старую развесистую яблоню.
Сумерки сгущались, но еще поблескивала вода на уступах каскада и на Спокойном зеркале водоема играли красноперые рыбки.
Девушка встала и направилась к дому. Окна светились теплыми уютными огнями. Танаис уже поджидала ее.
Как-то сразу наступил вечер. Гулко прокатился по городу удар колокола. Соня представила, как пустуют городские улицы.
— Что-то ты сегодня долго гуляла,— поднялась навстречу Танаис.— Теперь вечерами прохладно.
Соня оглянулась. Из освещенной комнаты сад казался совсем темным. Прозвучал еще один удар колокола.
— Сюда приходил господин Счастливчик? — Соне хотелось узнать, какое впечатление произвел на старуху вельможа сразу после разговора в саду.
— Нет, к нам он не заходил,— покачала головой служанка.— Я видела его из окна. Он шел быстро и был очень мрачен.
В третий раз загудел Великий колокол. Для горожан наступило время вечернего отдыха.
— Это ты его чем-то расстроила,— служанка укоризненно покачала головой.— Очень уж ты строптива, красавица моя. А он-то с тобой небывало терпелив. Я его таким не помню. Тебе надо бы поласковее быть,— наставляла девушку Танаис.
— Время еще не пришло,— пожала плечами Соня.— Я есть хочу, распорядись, пусть подают ужин.
Соня села к столу. «Время еще не пришло,— повторила она про себя.— Только вот для чего?»
По краям стол украшали два бронзовых подсвечника. Пламя их красиво отражалось в полированной поверхности, создавая таинственную глубину. Вошел слуга, неся поднос, уставленный снедью. Здесь была чаша с горкой белоснежного риса, обжаренные на вертеле небольшие птицы, острые приправы, душистая зелень и, как всегда, любимые Соней лепешки, мед и фрукты.
— Это что такое? — указала девушка на аппетитные тушки.
— Горные куропатки,— проглотила слюну старуха,— сейчас, осенью, они очень вкусные, жирненькие.
Соне самой приходилось охотиться на горных куропаток, но она всегда жарила их по-охотничьи, в золе костра, обмазав глиной. Эти же выглядели очень красиво и распространяли дивный аромат. Соне вспомнилось угощение в таверне с фонариками, и она, изобразив восторг на лице, понюхала вино в кувшине. Подозрительного запаха не было, и она принялась за еду. Танаис почтительно стояла в стороне. Девушка взглянула на старуху.
— Садись и ешь тоже,— кивнула Соня.— Мне надоело каждый раз приглашать тебя разделить мой ужин. Поторопись.
Танаис не заставила себя упрашивать. Она моментально уселась, схватила небольшой серебряный кубок и наполнила его рубиновым вином. Жадно прильнув к краю губами, старуха пила, не скрывая наслаждения. Каждый глоток, казалось, дарил ей блаженство. Поставив чашу на стол, она безошибочно взяла с блюда самую большую и жирную куропатку. Мрачное, высохшее лицо Танаис порозовело, глаза засверкали. Старуха ела торопливо, жадно, раздирая птицу пальцами и беззубыми деснами. Жир стекал у нее по подбородку.
— Сколько раз я ела этих куропаток, но даже представить не могла, что они могут быть такими вкусными. Вельможа и в еде вельможа,— деланно восхищалась Соня.
— Повар у нас, конечно, искусный.— Танаис вытерла рукой подбородок.— Он и научил нашего господина понимать толк в еде.
Заметив, что девушка больше не ест, она распорядилась, и слуга унес остатки.
— Посиди со мной.— Соня удобно устроилась на диване.— Ты рассказывала как-то, что наш господин не из родовитых.
Разомлевшая от хорошей еды и питья старуха криво ухмыльнулась:
— Я ничего не говорила — люди говорят. Молодым и удачливым всегда завидуют.
— А что, он очень удачлив?
— Да как сказать…— Служанка оживилась.— Сама суди: торговал с отцом на базаре в городе Хоршемише. А потом свое дело завел, сказывали, с грошей начал, за несколько лет разбогател и от досужих сплетен к нам перебрался.
— Подумаешь! — разочарованно протянула Соня.— Мало ли таких ловкачей из отцовских лавок выходит.
— Может, мало, а может, много,— не отступала Танаис,— ты послушай, что дальше было! Приехал к нам — дворец построил. Года не прошло, как в свиту к правителю города попал. Доверенным лицом сделался, а этих-то за год не один сменяется. Кто в изгнание, а кто и на плаху. Только наш-то господин уже не первый год там как у себя дома.
— Околдовал он его, что ли? — встрепенулась Соня.
