направлюсь на площадь, где поведаю всем собравшимся, как Юй Куо искушал меня купить его рабыню, да к тому же за пять серебряных. Судей приручить можно, но не толпу. С его-то славой.
Парень вернулся:
– Два серебра и пятьдесят медных.
– Два, – вручая деньги Чжу Жу, отрезала Сона. – До того, как найдётся покупатель, предлагающий пятьдесят медных сверху, она наест на все три.
Переговорщик перекинулся ещё парой фраз с продавцом, после чего зашёл со счетоводом торговца в стоящий рядом с пьедесталом шатёр и, вернувшись, заключил:
– Скоро вовсе стемнеет, и товар нельзя будет рассмотреть, тогда все и разойдутся. Юй Куо не станет забирать её в дом, а оставит под ступенями. Придётся быть осторожными: если кто узнает девочку, то мы тут же станем ворами. Свидетельство у меня, но без печати. А сейчас идёмте, я уже голодный.
– Есть ли способ освободить раба? – занимая лавку напротив, поинтересовалась Сона.
– Нужно идти к сюэтуфа. Фа Цзы Ёу в его власти. Господин! – Жу окликнул владельца лапшичной, мастерски орудующего тесаком на открытой кухне. – Не ел лапши вкусней во всём Хуан Цзюй! Жаль, неблизко.
– Мы сможем такой получить?
– Никогда. Я говорил, чужеземцы не могут покупать рабов, а в Суде пытливы до записей.
Повар, вытерши руки о замызганный кусок ткани, поставил перед запоздавшими посетителями миски горячей кисло-острой рисовой лапши на бульоне из мяса и морских улиток, скрытой под горкой зеленью, квашеными овощами и рублеными орехами. [71]
– Помните ли вы людей на рынке с учётной книгой и ящиком на шее? – продолжил Чжу Жу. – Возле них после часа Шан Ву [72] собирается толпа. Им надлежит следить и записывать: кто, сколько, за кого платит. Без их печати раб хозяина не меняет.
Поздним вечером слуга дома, на чьём лице виднелись ранние морщины, стоял у открытых ворот, высматривая со всех подъездных дорог молодого хозяина с гостьей. Аи знала, что те вот-вот появятся, ведь скоро объявят час Сяо Цзинь [73], а денег выкупать нарушителей, пойманных городской стражей за его несоблюдение, у семьи попросту нет. Потирая загорелый лоб мозолистой рукой, раб прищурил страдающие куриной слепотой глаза. По дороге, со стороны торговых улиц, к дому двигались три фигуры. Поравнявшись с уличным фонарём в нескольких шагах от входа, своим тусклым светом освещающим разве что комаров возле него, одна из фигур обратилась к ждущему рабу голосом молодого господина:
– Ман [74], пусть девушки приготовят горячую воду и еду.
Как только раб поспешно скрылся, исполняя приказ, а Сона закрыла за собой входные двери, Чжу Жу, уже протрезвевший, передал документы новой хозяйке:
– Лучше им быть у вас. Никто не должен увидеть. В «Муцзиджэ Бу» есть всё: откуда привезли, кто был хозяином прежде, опись облика и клейма. Нетрудно понять, что записи о Кхуамван [75].
– Спасибо, – пряча в рукав сцепленные шпагатом деревянные пластины, поблагодарила Сона.
– Так поздно! Ман сказал, с вами есть ещё кто-то… – из пристройки дома вышла встретить ночного гостя Аи.
– Увидели столпившихся возле неё, – начал свой рассказ парень, – люди говорят, потеряла старших из виду. Кто-то отправился с донесением к майгуану [76], а госпожа Бай решилась приютить девочку на время. Добрая душа, – двусмысленно резюмировал Жу. Благо, второй смысл, заключающий в себе правду об обстоятельствах появления в доме «сироты», был понятен лишь троим.
Когда сообщили, что горячая вода готова, Сона отвела «потерянную» в освещённую единственной свечой купальню. Комнатка располагалась в дальнем углу внутреннего двора, интерьером ей служила длинная промасленная бочка. Помещение хорошо проветривалось, поэтому запах сырости был слабым, а чёрная плесень если и появлялась, то незамедлительно травилась какими-то резкими настоями. Дощатый пол практически отсутствовал и выстилал малый кусок до ванны и под ней. Гости и мужчины дома пользовались бочкой, хозяйка же и слуги довольствовались вёдрами и ковшом, скрытыми в передней части помещения, за ширмами. Аи считала ванну для себя непростительной тратой дорогостоящего ресурса, а рабам она была не положена. Хотя если посмотреть, сколько хлопот доставляло девушкам вскипятить и перетаскать воду из кухни в отдалённую ванну, а затем вычерпать её назад, начистить и высушить купальню, то становится очевидно, что самим им вполне хватало инвентаря за ширмой.
– Тебе нужна помощь? – укладывая на лавку при входе чистую одежду, спросила девочку Сона. Но та не ответила и осталась неподвижной.
Тогда девушка помогла ей залезть в ванну и принялась осматривать длинные, потерявшие цвет волосы ребёнка на предмет наличия непрошеных жителей. Диагноз оправдал все опасения: лечение предстояло долгое. Первым делом было решено взять ножницы, затем, нанеся приготовленную служанками мазь по всей длине заметно укороченных волос, она перешла к обработке ссадин от старых побоев, сплошь покрывающих спину и руки рабыни.
«Зверство! Люди настолько панически боятся собственного ничтожества, что готовы втоптать в грязь любого, лишь бы казаться чуть выше, а если при этом удовлетворяются ещё и лень с жадностью или больные желания, то это уже джек-пот. Но ребёнок тут причём?! Бедняжка… Больше тебя никто не ударит! Нужно пригласить лекаря на завтра… А это что? – Ковш с тёплой водой, из которого поливали девочку, завис в воздухе. – Скоты!»
На левом предплечье девочки находился давно выжженный квадрат с витиеватым узором, складывающимся в слово «пен кхон» [77], что на языке Западного солнца значило «принадлежать».
– Не бойся, – неожиданно для себя Сона вновь заговорила на другом языке, так же, как тогда в лагере. Новая фонетика была трудной для ней, не привыкшей к языку западной страны, и выдавала неизвестный слышащим акцент. – Я не позволю тебя обижать. Твоё имя Кхуамван? Так записано в документе.
Но подопечная и в этот раз не ответила.
«Может, она забыла родной язык? Забуду ли я свой?»
– Не бойся, – повторила девушка уже на знакомом языке Южных равнин. Она помогла гостье дома надеть свежую одежду, старательно закрывая длинным рукавом предплечье рабыни, хранившее ужасающую тайну прошлого. – Запомни, никому не показывай клеймо и ни с кем не разговаривай, кроме того юноши и меня, – Сона на всякий случай продублировала своё наставление жестами.
«Надо придумать какую-нибудь повязку, чтобы ни у домашних, ни у врача не возникло вопросов».
Завершив санитарные процедуры, Сона отвела девочку на кухню, где её дожидался горячий ужин и сладости. Собравшиеся наблюдали за тем, как ребёнок боязливо тянется к тарелке, опасаясь, наверное, наказания за такую обыденную для всех вещь – еду.
«Люди так живут? Это же невыносимо! А их там целый рынок, и каждый терпит подобное. – В голове Соны вдруг мелькнула ранее старательно отгоняемая мысль: – Жу был прав,
