покрутил в воздухе девой рукой,– как его? Фер… Хер…
– Вертера,– подсказал услужливый Марк, прикрывавший меня справа.
– Угу, этого… Пускай сымитируют контратаку, и сразу, запомни, сразу назад. Все понял?
Посыльный кивнул и в тот же миг исчез. Я оглянулся, услышав странный хрюкающий звук слева.
– Что?
Гэлуэй был доволен и даже слегка улыбался в усы.
«Молодец, мальчик!» – говорили его прищуренные глаза старого хитрого лиса. Или волка? Короче, лисоволка. Все равно он был доволен своим учеником.
х х х
Помню в детстве, часто мне снился один и тот же сон. Раскаленная каменная пустыня, палящее с безжалостных небес солнце. Набитый песком рот и я, ползущий неведомо куда в истерзанной, превратившейся в клочья одежде. Иногда я умирал, иногда нет, терял сознание… Согласен. странно терять сознание во сне, но клянусь я не преувеличиваю, это было. Ощущения от кошмара были настолько реальны, что я просыпался в холодном поту, лежал в своей до боли знакомой комнате и не мог поверить в то, что все это всего лишь сон.
Обычно после этого я заболевал. Болезни были неприятными и сопровождались высокой температурой. Меня начинали активно лечить и вскоре я выздоравливал. Но проходило время, и сон возвращался опять.
Родителей своих я не помню, только тетю Валю – воспитательницу нашего детского дома. Добрейшей души была женщина, Царствие ей Небесное… Очень она за меня переживала. Книжки разные всегда приносила, интересные. Благодаря ей и частым болезням, я много перечитал в детстве. Хотя учиться так и не полюбил, ну скажите на милость, какая учеба в дурдоме, в смысле в детдоме? Да и не приветствовалось у нас это как-то. Не любили мы умных. И умные тщательно ум свой скрывали.
Потом я вырос, и сны прекратились, и простужаться я перестал. Вытянулся в росте за 185, выучился в училище, простите за каламбур, на слесаря третьего разряда… Так-то вот. Работать пошел. Потом два года на пользу родине. Водку пить научился по-человечески. Но с тех пор я возненавидел пустыни и все, что с ними связано. Ну не любил я их, что тут поделаешь? Наверняка, и у вас есть подобные детские комплексы. Как без них. Вспомните, обязательно есть нечто подобное , что вызывает у вас стойкое отвращение.
В последствие, читая некоторые статьи известных психологов, я узнал, что многие люди даже не помнят своих детских кошмаров, но они плотно сидят у них в подсознании и по мере своих сил оказывают воздействие на последующие поступки. О как!
Мне в этом плане, можно сказать еще крупно повезло. Cвои ночные кошмары я помнил, и как требует сюжетная линия повествования, в один прекрасный момент все вернулось. Впрочем, обо всем порядку.
Когда-то я пытался писать, мне казалось, что я способен создать мудрую книгу, наполненную собственными переживаниями, но потом почувствовал, что совершенно не хочется, чтобы о моих переживаниях кто-нибудь узнал. Зачем? У людей своих переживаний хватает, и к тому же неприятно, если попадется кто-то, кто начнет копаться во всем этом, или того хуже вымерять линейкой черепушку повествования. Неприятно это, мерзко и некрасиво. Некрофилией попахивает. Потому книги я писать бросил, а вот сохранившаяся вредная привычка делать заметки осталась, чисто для себя, главное все это успеть изничтожить, перед тем как ступлю на Путь, единственно верный и правильный. Но с другой стороны, должен же я как-то развлекаться в свободное от приносящей основной доход работы время? Вот и подумайте теперь любезнейший Ватсон о том, как мы будем коротать тоскливые осенние вечера…
Точная настройка…
Где-то за стенкой тихо играет Jimi Hendrix… Чей там? Ага… “Purple Haze”… Медленно проваливаюсь в сон… или это сон наваливается на меня…
На приступ пошли только семнадцатого, сообразив, что тянуть дальше нет никакого смысла. Люди волновались и рвались в бой. Командиры угрюмо молчали. Каждая ночь уносила несколько жизней, лазутчики из крепости делали свое дело умело и совершенно бесшумно. Хотелось скорее покончить с затянувшейся осадой, но приказа все не было. И наконец, дождались.
Ударили разом и со всех сторон. Противник оказался не готов к подобному натиску, а быть может просто смирился с неизбежным. Долгое ожидание выплеснулось кипучим потоком, сметающим все на своем пути. Венецианцы подводили корабли прямо под стены города вплотную. Люди карабкались по мачтам и снастям и переваливались внутрь.
И уже на стенах изливали на врага всю накопившуюся за время осады ярость. Таким нехитрым образом удалось захватить несколько башен.
Видя, что все плохо, противник от отчаяния бросил в бой огромное ополчение, где были собраны все, кто только мог держать в руках оружие, включая стариков, женщин и даже детей. Их было никак не меньше ста тысяч человек, но плохо обученных ратному делу, и собственно единственное, что они могли сделать, так это умереть. И делали они это страшно. Как коровы на бойне. С тем же застывшим выражением тоски в глазах. Создавалось впечатление, что они были чем-то очень напуганы эти бедные умирающие люди, толи, рассказами о наших зверствах, толи свирепостью своих начальников, а скорее всего невидимой за этой толпой линией вооруженных гвардейцев, которые перекрывали этому живому щиту пути возможного отступления. По отрешенному виду этих несчастных горожан было заметно, что они уже не здесь, а там… В ином мире, и им совершенно все равно, где погибать, за стенами города, или снаружи. Многие просто падали на колени и молились, выпустив из рук свое нехитрое оружие, матери прятали за собою детей, дети орали. Это было очень странное сражение.
Мы двинулись строем, сомкнув щиты. По опыту знаю, что это производит впечатление на противника даже весьма искушенного. И этот монотонный, леденящий кровь стук. Крики несчастных усилились, но что нам-то было делать? Они перекрыли собой дорогу.
Прозвучала команда и арбалетчики дали первый залп прямо в упор этой разношерстной толпы. Промахнуться было практически невозможно. Каждый дротик нашел свою цель. Истошный вопль сотни голосов был ответом на залп.
Щиты сомкнулись с глухим стуком, перезарядка. Второй залп довершил дело, но болты полетели уже в спины. Противник дрогнул. Чего напрочь не было у этого воинства, так это боевого духа. Да и откуда ему было взяться?
Когда пролилась первая кровь и изрядно пролилась, перепуганная толпа горожан помчалась назад в город, давя саму себя и тех, кто думал отсидеться за их спинами. Они рвали своих гвардейцев, подобно тому, как голодный бешеный пес рвет случайно подвернувшуюся ему добычу. Они словно мстили своим же защитникам за все, что случилось. Нам оставалось только войти в город вслед за ними.
Ишмет держался справа от меня, я помню его изумленные глаза и постоянное цоканье языком, а Патрик был справа, в своей неизменной помятой, надвинутой
