И окунулся в клоаку Тарантии, столицы великой и славной Аквилонии, — окунулся в буквальном смысле, провалившись сразу же по пояс, ибо дверца вела в сточную систему, вырубленную в недрах горы во времена оны и забытую нынче столь же основательно, как Столпы Ахерона или Сердце Аримана.
Богуз долго бродил в зловонном полумраке, освещая путь факелом, который, однако, вскоре угас, оставив чернокнижника один на один с темнотой и писком, доносившимся отовсюду: из-под ног, спереди, сзади и, казалось, даже сверху. Тогда Богуз пробормотал заклинание и обратился к внутреннему зрению. Он умел это делать или почти умел. Он все умел делать «почти», ибо был магом-самоучкой, постигнувшим премудрость колдовской науки по древним манускриптам — подобный способ обучения давал неоспоримое преимущество: самоучка не мог попасть в зависимость от учителя, но, с другой стороны, Богуз никогда не знал, подействует ли его заклинание в полную силу, а если подействует, то как именно.
Заклинание сработало: своды подземелья озарились зеленоватым светом, и в двух шагах от себя чернокнижник увидел огромную, величиной с собаку, крысу, ощерившую розовую пасть.
Богуз повернулся и бросился бежать со всех ног. Зловонная жижа с плеском расступалась под сапогами, обдавая его фонтанами мерзких брызг, сзади пищала огромная тварь, пустившаяся в погоню.
Он свернул в боковой проход и почти сразу же убедился, что это тупик. Прижавшись потной спиной к холодному камню, он с ужасом наблюдал, как огромная крыса, оскалив зубы, неторопливо приближается к своей добыче.
Добычей был он, Богуз.
О Нергуз!
Он вспомнил о Покровителе, а Покровитель вспомнил о нем. Рука Богуза сама собой поднялась, пальцы сложились в щепоть, на ногтях затлела красная искра, оторвалась, с шипением полетела прямо в острую морду серой твари и ударила, опалив шерсть… Крыса взвизгнула, отпрянула и исчезла в темноте.
Тогда ноги чернокнижника подкосились, и он плюхнулся задом в зловонную лужу, погрузившись в нее до самых плеч.
И всплыл под опущенными веками образ, заставивший содрогнуться: над вздернутым тупым рылом, над желтыми клыками вепря блестели красные глаза, и взгляд их проникал в самую душу…
«Встань! — вошел под череп беззвучный голос. — Встань, Ученик, иди и рази! Я с тобой!»
И Богуз встал и пошел разить. Он шел на ватных ногах, почти невесомый, словно плыл в озарившемся яркими сполохами подземелье. Огромные крысы кидались к нему, и тогда чернокнижник поднимал руку — с его обкусанных ногтей срывались красные искры, разившие чудовищ. Он плыл, словно кусок пищи в кишках исполина, и повергал страшилищ мановением пальца. Он ликовал, пораженный нежданной милостью Покровителя, он смеялся, гордо закидывая голову, и — разил, разил…
Гнездо чернокнижник нашел в огромной яме, зиявшей в нише неровной стены. Здесь было посуше, а пол сплошь усеян костями мелких животных — собак, кошек и… да, несомненно, среди костей попадались и человеческие: чисто обглоданные, маленькие, детские. Останки детишек, коих навряд ли кто-то хватился там, наверху.
Крысиные же детеныши толклись внизу, в яме. Их было не менее дюжины; они пронзительно пищали, карабкаясь по спинам друг друга; серая масса на дне шевелилась, как трава над болотиной, и, словно прутья с ободранной корой, торчали из нее розовые хвосты.
Две взрослые крысы, самец и самка, сидели рядом. Хотя язык не поворачивался назвать эти создания крысами: огромные, обросшие космами буро-желтой шерсти, с густыми воротниками на коротких шеях, они словно явились из ночных кошмаров или мастерской колдуна — сбежали, не закончив превращения. Плоские, вытянутые носы, безгубые рты, занимавшие всю нижнюю часть — морды? лица? — выпуклые глаза, в которых светилась злоба и почти человеческий ум… Сие неоконченное превращение долженствовало не то крыс обратить в людей, не то наоборот.
Богузу некогда было размышлять, хотя предмет был интересным, и в другое время он с удовольствием занялся бы его изучением.
В другое время и в другом месте — подальше от Тарантии. Стражники, наверное, уже постучали в двери, ученики, нарушив приказ, отворили, и теперь по его дому топают кованные железом сапоги, и руки в грубых перчатках скидывают на пол пергаменты и чернильные приборы… Его не найдут там, в холодном доме, как не найдут и потайной двери, ведущей в высокостенную комнату без окон — тайное убежище его одиноких дум. Тогда стражники прибьют для порядка кого-нибудь из его мальчишек и отправятся к градоначальнику за нагоняем и подмогой. Месьор Шатолад пришлет дознавателей, а уж дознаватели найдут все, что угодно.
Посему — надо спешить.
Он поднял руку, с наслаждением наблюдая, как играют на грязных ногтях красные искры его могущества — дар Господина. Крысы подняли свои морды-лица и издали жалобный звук, похожий на плач ребенка: чуяли смерть. Он не стал медлить — искры ударили в густую шерсть воротников, запахло паленым. Оттолкнув ногой трупы, он шагнул к яме.
Богуз достал из-за пояса припасенные перчатки, тонкие, но прочные, защищенными руками выхватил из ямы двух крысенышей и сунул за пазуху. Под кафтаном была крепкая кожаная рубаха, и все же он слегка придушил детенышей, чтобы не рыпались — так надежней.
И тут Покровитель оставил его. В груди возник тошнотворный ком, словно проглотил падаль, ноги подкосились, но он устоял, опершись о камень стены.
Эм сибро тена бардег!
Чернокнижник брел наугад по сырым коридорам, голова кружилась, остатки внутреннего зрения то выхватывали из кромешного мрака бурые лужи и каменную кладку, то вновь пропадали, заставляя Богуза лязгать зубами от страха. Он бормотал заклинания, но они почти не действовали: темнота, вонь и писк за спиной рождали в душе панические волны ужаса, с которыми он боролся из последних сил.
Он боялся признаться себе, что заблудился в лабиринтах клоаки. Боялся и не понимал, недавно еще уверившись в промысле своего Господина: разве даруется сила тому, кого хотят погубить? Разве можно доверять словам жрецов Митры, твердящих в своих храмах: «Вкусивший зло — от него и погибнет»? Лукавые, облитые благовониями, холеные, почитаемые толпой — он презирал жрецов, как они презирали его, отвергнувшего Путь Света. У него был свой путь, ведущий вниз и прочь — прочь от власти, законов, людей, навстречу тому, кому он служил. Он считал себя выше жрецов Солнцеликого, ибо те были двоедушны в своих делах и помыслах: проповедуя в храмах смирение, сами поклонялись одному лишь кумиру, имя коему — власть.
И вот, когда он почти вырвался из цепких рук жрецов, Господин оставил его. Богуз готов был упасть в зловонную грязь под ногами и не поднимать лица, пока не захлебнется нечистотами. О Нергуз, слуга твой умрет, если ты желаешь, но к чему тебе смерть ничтожного? Или прав был старый Бартальдо, утверждавший, что сумел прочесть девиз на пылающем щите Господина: «Принимая — гублю»? Старик пустился в бега, убоявшись огненных рун, да угодил в пламя возле Железной Башни. Но он, Богуз, служил верой и правдой, не сходил с избранного пути, уверился, что Юдоль Мрака уже открыта пред ним… И на тебе — так ошибиться!
