Улица была заполнена кусками человеческих и иных тел. Там пировали мухи.
Конан отшатнулся от окна.
Он и раньше слышал, что город четырехликой богини держится только на ее милости, а ее сила питается жертвоприношениями и щедростью царской власти; что колодцы, благодаря которым возник и существует самый город, ведут прямо в преисподнюю, и демоны не выбираются из них только из страха перед богиней. Очевидно, теперь страх перестал сдерживать их, и они вышли наружу, чтобы попировать вволю.
Замирая от ужаса и отвращения, Конан прислушивался к тому, что происходит снаружи, но никаких звуков, кроме шуршания крыс и тихого жужжания мух, не слышал. Демоны ушли или погибли.
Затем раздался звон колокола. Конан вздрогнул. Колокол умолк так же внезапно, как начал звучать.
Конан соорудил из имеющегося в зале материала подобие веревки и спустился из окна на улицу.
Спускаясь, он посмотрел вверх, на башню Шеват, и пораженно остановился. Башня опустела. Ликов богини на пей больше не было, вершина башни стала совершенно гладкой, и солнечные лучи свободно скользили по ней.
На северо-восточной улице Конан заметил куски тел в знакомой одежде. Оторванные головы в остроконечных шлемах, разломанные квадратные щиты, короткие мечи. Телохранители царицы успешно сражались с демонами. Об этом свидетельствовало множество останков порубленных демонов: щупальца, головы, многосуставчатые ноги, полупереваренные люди из разрезанных животов… Жуть охватила Конана, когда он приставил, как выглядели эти отвратительные существа, когда были еще живы.
Телохранителей Аринны оказалось здесь достаточно много, и Конан с уверенностью сделал вывод: они сопровождали царицу, а не просто совершали вылазку на улицу.
Конан снова услышал звон колокола. Он побежал по улице, спеша увидеть живого человека и поговорить с ним. Он собрался закричать, чтобы тот, звонарь, тоже узнал о существовании другого живого человека, и полез через проем в стене на базарную площадь.
Крик застрял у Конана в глотке, когда он увидел, кто в самом деле дергает за веревку, заставляя петь треснувший колокол. Бледный труп, из которого высосали кровь и переломали кости, был повешен на языке колокола и шаловливый ветер таскал его, заставляя бить в набат, словно требуя помощи от других мертвецов. Ибо никакого сомнения в том, что живых в городе пет, не осталось.
Конан вернулся на северо-восточную улицу и двинулся по следам Аринны.
Следы царского кортежа обрывались у северных ворот города. Дальше эти следы терялись среди множества других. Сломанные тележки, паланкины, разорванные тюки, похожие на рыб, которых начали потрошить, всякая домашняя утварь, домашние алтари и статуэтки богов — у многих богов не хватало какой-нибудь части тела или атрибута, — втоптанные в землю лепешки, пирожки, конфеты, фрукты, орехи, пустые бурдюки и кувшины… Все это свидетельствовало о том, что многим все же удалось бежать из города. Судя по брошенным вещам, в основном — людям бедным, которые жили у самых ворот.
Копан на всякий случай решил убедиться, что кувшины пусты. Он шел зигзагом и пинал все подозрительно целые кувшины. Ему улыбнулась удача — один из кувшинов покатился не так легко, как остальные. Конан подобрал его и потряс. Внутри что-то бултыхалось.
Конан откинул крышку на пружине и понюхал.
Вино. Слабое, но вино.
Он приложился к кувшину и убедился, что обоняние его не подвело. Вино было из молодых и простецких, но сейчас, когда Конана мучила жажда, оказалось весьма кстати.
Нагой труп девушки у дороги напоминал о том, что покинуть город, кишащий демонами, еще не значит оказаться в безопасности. Человек, как известно, — зверь безумный и не щадит сородичей ни при каких обстоятельствах.
Конан подошел к ней и в знак восхищения вылил немного вина ей на голову. Бледное лицо девушки наполовину закрывалось густыми шелковистыми черными волосами, но все равно было заметно, что оно красиво.
Птицы предупредили Конана о появлении людей. Незнакомцы спускались с холма по неширокой боковой дороге, посыпанной гравием. Одежды их были серыми и грубыми. Никаких украшений, если не считать красных кантов на воротниках, иолах и рукавах. Мужчины были все в одинаковых штанах и рубахах. Женщины — в одинаковых платьях. На ногах у тех, и других были деревянные сандалии. За спинами у всех были плетеные кузова разного размера, в зависимости от роста и сложения каждого. Несмотря на нищету, эти люди улыбались. Они увидели Копана и замахали ему руками. Он остановился.
Первым к нему подбежал мальчик, второй — девочка. Девочка остановилась в отдалении и засунула палец в рот, а мальчик дотронулся до его пояса и принялся щупать его. Конану это не понравилось — пояс хоть и был из грубой свиной кожи и весьма потертый, но в нем содержалось немалое достояние — сто серебряных монет. Конан легонько, но настойчиво отстранил назойливого маленького крестьянина.
— Феляска, не трогай дядю! — закричала женщина.
— Правильно мама говорит, — заявил Конан. — Не трогай.
Девочка вынула палец изо рта и подтвердила:
— Не трогай, Феляска!
Мальчик неохотно отошел. Разочарование читалось на его лице. Но когда он заметил неподалеку втоптанную в землю лепешку, разочарование сменилось радостью. Он ткнул девочку в бок, и они вместе бросились к лепешке.
— Мы идем в город, господин, — сообщил старый крестьянин, подходя к Конану и кланяясь. Улыбка держалась на его лице, как приклеенная.
— Для чего? — удивился киммериец. — Город пуст.
Крестьянин продолжал улыбаться..
— Мы идем в город, чтобы продать орехи, сушеные ягоды, шкурки белок и кротов, игрушки для детей и масло, — продолжал он, не поняв Конана. — Мы хотим купить на вырученные деньги чай, муку, вино, одежду и лакомства. Мы очень спешим, господин.
Конан покачал головой.
— Город пуст, — повторил он. — Никого из живых людей там не осталось. Демоны вырвались из преисподней, и богиня не смогла защитить город.
Лица крестьян стали вытягиваться. Слова человека из города медленно доходили до их рассудка, который хоть и был неповоротлив, но все же работал исправно.
Одна из молодых женщин вдруг тоненько завопила. По ее лицу потекли слезы. За ней зарыдали и другие женщины. Вопль подхватили дети, и через несколько мгновений он стал оглушительным и заметался меж холмов.
Вопль прекратился так же внезапно, как начался. Зато крестьяне, все как один, повалились на колени, уперлись лицами в землю и стали стенать.
Старик, говоривший с Конаном, поднял к небу лицо и сказал:
— Ты оставил нас, Упеллури. Ты покинул своих бедных рабов. Теперь нам будет плохо. Наши животы будут пусты. Мы умрем, умрем. Наши животы будут пусты!
