это только сейчас, хотя на деле уверенна, что ощущала это и раньше. А в воздухе она чувствует Даже не печаль а какую-то бесконечную, ощутимую тоску. Одиночество, которое нельзя разделить ни с кем и никогда.
– Ты здесь один живешь?
– Больше желающих нет, – разводит руками Вася. – Вот ты пришла.
– И Женя. Что ты ему сказал?
– Какая разница?
– Ты опять отвечаешь вопросом на вопрос, – качает головой Саша.
– А тебя это раздражает так, словно я и правда одиннадцатилетний подросток.
– А кто ты, если не он?
– Думаешь, я мог бы создать все это, будучи ребенком?
– Мог бы, – Саша чуть пожимает плечами. – Это ведь твоя память. Воспоминания. Такой мир есть у всех в разуме.
– И все могут туда привести кого-то?
– В некотором роде – да. Есть же книги, фильмы и все остальное.
– Ты понимаешь, о чем я говорю.
– Понимаю. Но тебе решать – кто ты. Я вижу перед собой одинокого человека, вот и все. Живущего в пустом мире воспоминаний и приглашающего в него кого-то еще, чтобы было не так грустно и пусто. Но другие не могут жить здесь. Никто не сможет – кроме тебя.
– Не могут, – кивает Вася. – Их ненадолго хватает. И тебя ненадолго хватит.
– Знаю, – просто отвечает Саша.
Она чувствует, как печаль и грусть этого места медленно, но верно растворяют ее саму. Пожирают, захватывают, и рано или поздно не оставят ничего ни от ее воспоминаний, ни от характера, ни от воли.
– И ты так спокойно об этом говоришь.
Саша чуть улыбается. От ее слов зависит многое – или ничего. Но она не умеет подбирать нужные слова. Она может только говорить, что думает. Странно, что и страха все еще нет, несмотря на ситуацию. Скорее какое-то… сожаление, что ли.
– Я не знаю, как тебе помочь. Хотела бы – но не знаю как. Я не могу изменить прошлое и не могу заполнить собой настоящее. Но теперь когда я здесь – тебе не так одиноко. Я могу это понять. Мне жаль, что все так сложилось.
– Жаль, – эхом отвечает Вася. – Думаешь, я жалок?
– Нет. Но я сожалею о том, что случилось. Я ничего не могу изменить, но это не значит, что мне все равно. Тогда и говорят «мне жаль».
– Толку с твоей жалости.
– Никакой, – кивает Саша. – Совершенно. Но это все, что я могу. Ну и быть здесь.
– Ты странная. Не такая, как остальные.
– Но я вроде как и не ребенок, знаешь ли.
– Ты думаешь, я обиделся на этих недоумков из интерната и теперь таскаю детей к себе в логово, желая отомстить? Пф, – Вася наконец отходит от окна и садиться на лавку. – Я многих приводил сюда. И детей, и взрослых. Но только тех, кто сами хотели прийти. Никак иначе.
– И Женя сам хотел?
– Он хочет, чтобы кто-то был рядом.
– Это нормально. Мы все хотим. И ты хочешь – иначе бы не делал все это.
– А толку? Никого нет. Никто не может тут быть, что бы не говорил и как бы не распинался в своей «дружбе до гроба». А Женя – он верит взрослым, что они помогут. Зачем-то. Хотя вот я не верил, что ты придешь, а ты пришла. Так что он в итоге прав оказался.
– Я уверена – те взрослые не хотели тебе зла. Они просто не справились со своими задачами. Тяжелые дни.
Вася фыркает.
– Оправдания. И к тому же – это что-то меняет?
Одиночество. И тоска.
– Ничего. И я не прошу их прощать. Просто – они не идеальны. Никто не идеален. У каждого из нас есть такое место, – Саша указывает за окно. – И там нет никого, совсем никого реального, никого другого кроме нас самих… И на деле туда никого нельзя привести навсегда. Только в гости – и то все не будет видно.
– У каждого? – Вася переспрашивает с явным недоверием.
– У каждого.
– И у тебя?
– Да. И у моих товарищей. И у других детей. И у взрослых. У каждого. Иногда там есть чьи-то отголоски, образы. Они, может, даже выглядят как люди, но это лишь воспоминания. В этом мире внутри на деле там нет никого, кроме нас самих.
– Даже если полюбить кого-то?
– Даже. Можно описать другому этот мир. Пригласить кого-то на порог. Но он все равно не увидит так же как и ты. Вот смотри – это ведь твой дом, так? – Саша кивает на комнату.
– Мой.
– И для тебя он полон воспоминаний. Историй, который произошли здесь. Чувств, что ты прожил здесь. А для меня – это просто дом, куда ты привел меня – и только. И так всегда. Если бы я могла показать тебе свой лес, то это тоже был бы только лес для тебя и место с воспоминаниями – для меня.
– Ты сама говорила о книгах. И об этих… фильмах?
– Каждый человек может что-то рассказать о своем мире. Или одному человеку, или многим – воплотив что-то в стихотворениях, картинах или еще как-то. Но это все равно не позволяет привести в этот мир внутри кого-то так, чтобы он поселился в том мире. Это все… как визит в гости. Не более. И даже так гость не войдет во все комнаты и не увидит все так же, как видит хозяин.
Это казалась странным. Сюрреалистичным – она сидела в столовой незнакомого деревенского дома и говорила с его хозяином, умершим сколько – восемьдесят? Девяносто лет назад? Разглагольствовала о философских матерях в мире, пропитанном холодом и одиночеством, настолько вязкими, что можно было пощупать руками.
– Что я могу для тебя сделать, Вася?
Парень, до того о чем-то думавший, поднимает голову. Несколько секунд он изучает ее – а потом совсем по-мальчишески улыбается.
– Останься.
– Я не могу. И мы оба это знаем. Я побуду здесь, а потом уйду дальше, хотя и хочу остаться. Но не могу.
– Останься! Мы будем говорить обо всем. Вот так как сейчас.
– Я рада остаться, Вася. Но не могу. Правда. Я не могу долго находиться здесь – как и все остальные. Спроси что-нибудь другое. Что я смогу сделать – и я сделаю.
– Тогда верни всех.
– Что?
– Верни всех. Верни все обратно. Ты ведь не такая, как обычные люди. Я это вижу. Верни всех. Маму, папу, братьев. Мой дом. Чтобы здесь были звуки. И запахи. И голоса. Верни!
– Вася, – Саша старалась придать голосу мягкости. На деле она не могла говорить ровно, слишком много боли было в этом призыве. Слишком много – для нее, по крайней мере.– Никто не может этого сделать.
Она в несколько вдохов старается ослабить комок в горле. Сколько раз она так просила сама не зная кого?
– Я не могу вернуть их. Я не могу вернуть и свою семью. Мертвые ушли навсегда, и мы сможем увидеть их только пойдя следом. Когда придет время.
– Пустые
