Уродливый маленький перушт взмахнул топором и отвел мое копье — тупым концом, как я заметил, а не острием, которое могло бы перерубить копье, оставив меня безоружным. Потом, нырнув под копье, он выронил свой топор и схватил меня, как борец.
И при этом шепнул мне, что мы должны изобразить драку. Я удивленно вырвался из его хватки, захватил его лысую голову сгибом руки и сделал вид, что отчаянно сражаюсь с ним.
— Что это значит, Эргон? — прошептал я.
— Ты ведь друг предводителя вашего отряда чемпиона Зантора? — хриплым шепотом спросил он. Я кивнул. Он продолжал: — Этот красивый мальчишка Панчан хвастался, что вытрет арену его трупом сегодня. Тебе следует предупредить вашего предводителя, чтобы он опасался какой-то подлости что-то в чаше вина, точно не знаю что.
— Конечно, я так и сделаю, — ответил я. — Но что тебе Зантор, почему ты хочешь его спасти?
Он пожал плечами.
— Для меня он ничто. Но, говорят, он джентльмен и человек чести. Я презираю Панчана, этого позолоченного любовника, мне не хочется видеть, как он подло одолевает хорошего человека. Теперь отбрось меня в сторону, когда я скажу… Нет, сначала я должен подобрать топор… Давай!
Я развернулся и выпустил его, делая вид, что он вырвался силой. Он отскочил и исчез в толпе, и, я уверен, никто ничего не заметил. Я осматривался, вытянув голову, ища в толпе Зантора. И нашел его — лицом к лицу с Панчаном.
Взревели трубы, перекрывая шум, привлекая внимание к дуэли чемпионов. Панчан, обнаженный, если не считать сандалий и полоски на бедрах, выставляя напоказ свое великолепное золотое тело перед восхищенной толпой, поднял руку и предложил Зантору выпить в честь будущего победителя. Это был благородный жест, и толпа буйно зааплодировала. Предводитель тариан принес бутылку вина и два золотых кубка; Зантор ожидал с бесстрастным лицом, опираясь на копье, а Панчан ловко наполнил кубки и с ухмылкой протянул один из них копейщику.
И вдруг я понял смысл слов Эргона — «что-то в чаше вина». Ужас охватил меня. Я знал, что в чаше, из которой выпьет Зантор, сильный наркотик. Он начнет действовать через несколько минут. Наркотик ослабит и одурманит Зантора и сделает его легкой добычей для топора Панчана или стройной, с золотой рукоятью рапиры, которой он так гордится.
Я отчаянно пробивался сквозь толпу воинов, расталкивал их локтями, чтобы подойти к месту, где лицом друг к другу, держа кубки в руках, стояли Панчан и Зантор. Вот они подняли кубки, приветствуя друг друга.
Времени для объяснений не было. Бросившись вперед, я выбил золотой кубок из руки Зантора. Арена удивленно смолкла. Я стоял тяжело дыша, вспотев под повязкой, закрывавшей мои светлые волосы и лицо. Зантор удивленно смотрел на меня. Но Панчан побледнел от гнева, его влажный рот дергался, глаза дико сверкали — как будто это из его руки я выбил кубок.
В следующее мгновение он поднял топор и прыгнул ко мне легким тигриным прыжком. Может, хотел как можно скорее заставить меня замолчать, прежде чем я обвиню его в попытке одурманить или отравить противника.
И я начал сражаться за свою жизнь — с самым известным борцом гладиаторов Занадара!
Книга пятая
Вопреки вероятности
13. Дарджан снимает маску
Защищаясь, я пятился от яростного натиска Панчана. Краем глаза я видел изумленное лицо Зантора. Битва вокруг нас прекратилась; трибуны смолкли и превратились в молчаливые стены из замерших лиц и широко раскрытых глаз. Но я был слишком занят, оставаясь живым, чтобы обращать на что-нибудь внимание.
Гладиаторский топор — тяжелое, неуклюжее оружие, требующее значительной силы рук. В руках Панчана стальной топор казался легким, как перышко. Он резко свистел, разрезая воздух, когда Панчан описывал им смертоносную восьмерку. И очень скоро мои отчаянные попытки отвести его мощные удары закончились бедой: сверкающее лезвие глубоко впилось в твердое черное дерево, расколов его в щепки. Мгновением позже древко моего копья сломалось. Панчан разрубил его надвое искусным ударом; у меня в руках оставался обломок не длиннее ручки метлы, и им мне предстояло защищаться от величайшего бойца арен Занадара.
На трибунах толпа затаила дыхание в злорадном предвкушении убийства. Могучий Панчан до сих пор только играл, теперь он сблизится и убьет благодаря какой-то телепатии я читал это в напряженных лицах и голодных глазах зрителей. И, по правде говоря, редко кто мог продержаться против Панчана Золотого так долго; не могу объяснить, почему он уже не нанес смертельный удар; может, гнев ослепил его и нарушил координацию движений.
Действительно, он дрожал от ярости, в глазах его горели безумие и гнев гнев избалованного ребенка, внезапно лишившегося любимой игрушки. На дергающихся губах его появилась слюна, он фыркал и плевался, как разъяренный кот. Это было бы почти забавно, если бы дело не шло о жизни и смерти.
А смерть была очень близка ко мне — всего в нескольких секундах. Еще мгновение, и он захватит обломок древка в крюк на верху своего топора и вырвет привычным движением железного запястья. Потом топор взметнется и со свистом опустится, чтобы утолить алую жажду в моем теле.
Ничего не оставалось делать — и потому я сделал то, чего Панчан никак не ожидал. Часто в моменты крайней опасности я обнаруживал, что выход в совершенно неожиданном поступке. Это не раз спасало меня от смерти раньше, спасло и сейчас.
Панчан приближался ко мне, в глазах его горело жадное торжество, лезвие топора разрезало воздух. Самое разумное и логичное — осторожно отступать, выигрывать время, оттягивать неизбежный удар. Вместо этого я прыгнул вперед и ткнул обломанным острым концом копья прямо ему в лицо.
Я точно рассчитал, подождав, пока топор не просвистит мимо, и только тогда ударил древком в лицо не ожидавшего этого Панчана.
Захваченный врасплох, он отшатнулся, оберегая свое надутое красивое лицо от острых щепок. На мгновение потерял равновесие, и в этот момент я взмахнул древком и обрушил ему на руку. Он закричал, разжал онемевшие пальцы, тяжелый топор вылетел из его руки и с грохотом ударился о песок арены в десяти футах от нас.
Я снова ударил его обломанным концом, и на этот раз острые щепки разорвали его по-девичьи гладкую щеку, провели кровавую линию от челюсти до уха. Панчан — с кровавой раной, нанесенной плохо обученным рабом-копейщиком, вооруженным палкой? Даже сквозь стук своего сердца, бившегося, как испуганная птица в клетке, я расслышал удивленный вздох, вырвавшийся одновременно из тысяч уст зрителей.
