о своих тайнах, это произойдет в свое время. Мы пытались. — Она засунула руки в карманы тяжелой туники. — И все же меня переполняет любопытство. Вы уверены?
— Нет, — задумчиво ответила Адиту. — Уверенности у меня нет. Но Джирики как-то сказал мне кое-что странное, и я много размышляла над его словами. Мы оба, он и я, а также наши родители считали, что Сеоман являлся первым смертным, ступившим на землю Джао э-Тинукай’и. Но Джирики вспомнил, что, когда Амерасу увидела Сеомана, она открыла ему, что не он был первым. Я долго думала, но Первая Бабушка знала историю Садорожденных лучше, чем кто-либо другой, — быть может, даже лучше Утук’ку с серебряным лицом, которую прошлое всегда невероятно занимало, но, в отличие от Амерасу, она не сделала его изучение искусством.
— Но я все равно не понимаю, почему вы считаете, что первым мог быть Камарис.
— Сначала появилось предчувствие. — Адиту свернула и стала спускаться к тихо журчавшей реке. — То, как он на меня смотрел, еще прежде, чем к нему вернулся разум. Я несколько раз ловила на себе его взгляды, когда ему казалось, что я не обращаю на него внимания. Позднее, снова став прежним, он продолжал за мной наблюдать — без всяких уловок, но как человек, у которого остались болезненные воспоминания.
— Ну, тут возможно что угодно — например, вы на кого-то похожи. — Джелой нахмурилась. — Или он стыдился того, что его друг, Джон Верховный король, охотился за вашим народом.
— Джон преследовал зида’я до появления Камариса при дворе, так мне рассказал архивариус Стрэнгъярд, — ответила Адиту. — И не надо так смотреть! — Ситхи рассмеялась. — Меня многое интересует. Мы, Дети Рассвета, никогда не боялись задавать вопросы и учиться, хотя называем это другими словами.
— И все же существует много причин, по которым он на вас смотрел и смотрит. Вы выглядите необычно, Адиту но-Са’онсерей, — во всяком случае, для смертных.
— Верно. Но это еще не все. Однажды вечером, до того как к нему вернулась память, я гуляла возле Обсерватории — вы ведь так называли то здание — и увидела, что он медленно направляется в мою сторону. Я кивнула, но он был полностью поглощен своим теневым миром. Я пела песню — совсем старую, еще из Джина Т’сеней, ее очень любила Амерасу — и, когда проходила мимо, увидела, что у него шевелятся губы. — Адиту остановилась и опустилась на корточки у берега реки, но смотрела вверх, на лесную женщину, глазами, которые даже в темноте мерцали, точно янтарные угли. — Он произносил слова той песни.
— Вы уверены? — уточнила Джелой.
— Настолько, насколько уверена, что деревья Рощи живы и снова зацветут, я чувствую это в своей крови и сердце. Он знал песню Амерасу и, хотя его взгляд оставался отсутствующим, пел ее вместе со мной. Игривую и веселую, ту самую, что любила Первая Бабушка. Она не из тех, что поют в городах смертных или даже в самой старой священной роще Эрнистира.
— Я ничего не понимаю. — Джелой стояла рядом с Адиту и смотрела через реку. Ветер медленно менял направление и теперь дул со стороны лагеря, расположенного выше по склону холма. Обычно невозмутимая лесная женщина сейчас казалась взволнованной. — Даже если Камарис встречался с Амерасу, что это может значить?
— Я не знаю. Но, если учесть, что рог Камариса когда-то принадлежал нашему врагу, а он был сыном Амерасу — и в прежние времена величайшим представителем нашего народа, — я чувствую, что должна это выяснить. И еще мне известно, что меч Камариса имеет для нас огромное значение. — Она слегка поджала губы, что у ситхи означало несчастное выражение лица. — Как жаль, что Амерасу умерла и не может рассказать о своих подозрениях.
Лесная женщина покачала головой.
— Мы слишком долго находились в тенях, — сказала Джелой. — И что теперь мы можем сделать?
— Я подходила к нему. Он не хочет со мной говорить, хотя держится вежливо. Когда я пыталась подвести его к интересующим меня вопросам, он делал вид, что не понял, или просто придумывал причину и уходил. — Адиту поднялась на ноги. — Быть может, принц Джошуа сумеет помочь. Или Изгримнур — пожалуй, его можно назвать единственным другом старого рыцаря. Вы знаете обоих, Джелой. Они относятся ко мне с подозрением, за что я не могу их винить — прошло много поколений смертных с тех пор, как мы считали судхода’я нашими союзниками. Возможно, с вашей помощью удастся убедить одного из них попросить Камариса рассказать нам, действительно ли он побывал в Джао э-Тинукай’и и что это может значить.
— Я попытаюсь, — обещала Джелой. — Сегодня вечером я увижу обоих. Но даже если они убедят Камариса заговорить, я не уверена, что от того, что он расскажет, будет польза.
Она провела толстыми пальцами по волосам.
— К тому же мы узнали совсем мало полезного в последнее время. — Она подняла голову. — Адиту? Что?
Ситхи застыла на месте, потом встала и повернула голову — движение получилось совсем не похожим на человеческое.
— Адиту? — повторила Джелой. — На нас напали?
— Кей-вишаа, — прошептала Адиту. — Я чувствую его запах.
— Что?
— Кей-вишаа. Это… сейчас нет времени на объяснения. Запах, которого не должно быть в воздухе. Происходит что-то плохое. Следуйте за мной, Джелой, — я начала испытывать страх!
Адиту побежала прочь от берега — быстро, как испуганный олень. Через несколько мгновений она исчезла в темноте. Женщина-ведьма поспешила за ней, бормоча под нос слова тревоги и гнева. Когда она оказалась в тени ивовой рощи, которая росла на горе, выходившей на берег реки, возникло резкое движение; казалось, слабый звездный свет исказился, темнота сгустилась и устремилась вперед. Джелой, точнее женщина Джелой, уже не появилась из теней, но вместо нее в воздух взлетела птица.
Желтые глаза широко раскрылись в лунном свете, и сова понеслась вслед за стремительной Адиту, оставившей за собой слегка примятую мокрую траву.
Весь вечер Саймон чувствовал беспокойство. Разговор с Адиту помог, но лишь немного. В некотором смысле его тревога только усилилась.
Ему ужасно хотелось поговорить с Мириамель. Он постоянно о ней думал: ночью, когда ему хотелось поскорее заснуть, и в течение дня — всякий раз, если видел девичье лицо или слышал женский голос, в самые разные моменты, хотя ему следовало заниматься другими делами. Удивительно, как она стала так много для него значить за то короткое время, которое прошло после ее возвращения: и даже самые мелкие изменения в ее отношении к нему мучили его постоянно.
Она вела себя так странно, когда они встретились возле лошадей накануне вечером. И все же, когда Мириамель
