разгребает пепел и кости. Ее иссохшие руки вынимают Даутцен из-под обломков.
Девочка жива. Она дышит. Ее одежда сгорела в пламени, но сама она не пострадала. На ней нет ни царапины, ни ожога. Белые волосы в саже и стали такими же черными, как когда-то у ведьмы из Затонувшего леса.
— Не открывай глаза, — говорит Тасмин.
Она поднимает Даутцен на руки. Оглядывается по сторонам. Все кончено.
Все они сдохли.
Старуха уходит с площади и бредет в сторону главных ворот замка. Никто не мешает. Здесь теперь склеп. Кругом одни призраки и мертвецы.
Тасмин нет до них дела.
Пусть бродят среди рухнувших зданий хоть целую вечность.
Сила течет сквозь нее.
Улицы и дома рассыпаются в пыль. На месте замка остается пустыня. Она тянется за ворота. Через луга и поля. Все дальше и дальше. Сквозь деревья в Затонувшем лесу.
Тасмин несет Даутцен туда, где все началось.
Она повторяет снова и снова:
— Не открывай глаза.
***
Даутцен приснился кошмар.
Она видела старую ведьму. Без волос и зубов. Всю в морщинах. И струпьях. Уродина смотрела на девушку единственным белым глазом. Она хотела забрать у Даутцен молодость и жизнь. Или проклясть каким-нибудь другим гадким способом. Такие ведьмы творят только зло. В сказках лишь красивые колдуньи всегда были добрыми. Карга тянула к Даутцен свои обожженные руки и гладила культями девочку по волосам.
Кто-то прошелся по одеялу.
Даутцен открыла глаза.
Кот Исмат бродил по кровати. Он обнюхал черное платье в ногах у Даутцен, а потом оглядел комнату и очаг. Казалось, он что-то искал и все никак не мог поверить, что больше не может это найти.
— Ее больше здесь нет, — сказал кот и взглянул Даутцен в глаза.
Ветер завыл за окном старой лачуги.
Затонувший лес пошатнулся и заскрипел всеми ветками сразу.
То была радость.
МЕРЗКАЯ ДЕВКА МЕРТВА!
Исмат злобно шикнул на дверь. Потом прыгнул к изголовью кровати и уткнулся мордой девочке в шею.
Даутцен рыдала.
— Она просила показать тебе дорогу домой.
1
Даутцен сошла с ума.
Иногда она просто стоит у окна в своей спальне и бьется головой о стекло.
Может быть когда-нибудь оно треснет, и девочка полетит вниз, но не разобьется.
Даутцен — значит голубка.
Ее сердце болит и рвется наружу. Оно, как маленькая птичка, хочет упорхнуть на свободу и полететь туда, где океан набегает на берег и волны бьются о скалы. Там в саду старого дома растет Адамова голова. Она может рассеять все чары.
Девочка потеряла покой.
Ничто ей не мило. Мир пустой. Ничего в нем нет. Только страдания. Бессонница и кошмары. Одиночество и притворство. Улыбки! Эти кривые рты, которые изображают счастье и доброту. Стереть бы их. Взять кусок мыла и смыть! Весь этот фарс только и держится на кислых улыбках. Они заменили все чувства.
Даутцен больше не может быть хорошей для всех.
Удобной. Понятной. Поверхностной.
Дочерью, которая жаждет любви и внимания отца. Послушным ребенком, у которого нет своей воли, мыслей, желаний.
Пусть назовут ее, как угодно.
Хоть дурой.
Она умерла и воскресла. И теперь собирается жить так, как хочет сама. Взять свою судьбу в руки и никому не позволять впредь что-то решать за нее. Она больше не будет молчать, если ей что-то не нравится.
Даутцен безумна.
Иногда она мечтает разбить окно в спальне и прыгнуть на крышу ближайшего дома, а оттуда перелезть на стену замка и спуститься по лестнице вниз и бежать всю ночь напролет и весь день и дальше. Через реки, поля и леса. Тысячи верст. Миллиарды шагов. До тех пор, пока ноги не принесут ее в Когтистые горы.
Там спит дракон.
Жестокий. Вечный, как вьюга, которая вот уже сотни лет метет в тех краях.
Девора говорит, что он исполняет любые желания.
Мать Тасмин оказалась весьма разговорчивой головой.
Каждую ночь она шепчет из-под кровати:
— Дракон не спит никогда. Он только дремлет. Охраняет сокровища.
— Жизнь. Смерть. Он держит их в лапах.
— Разбуди Тетура, сестренка! Дракон вернет к жизни Тасмин!
Девора смеется.
Она визжит.
Скрежещет зубами.
Она ждет пока Даутцен уснет, а потом добавляет:
— Он оторвет тебе голову и отдаст мне твое тело. Оно будет, как самое лучшее платье из всех, что когда-нибудь шили из кожи, мяса и кости.
— Слышишь? Сестренка. СУКА! ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ?
Голос Деворы звучит, как шипение змей.
Они будто ползут по стенам спальни и прячутся в самых темных углах. До них не добраться ни Солнцу, ни свету Луны. Кошмары обретают там силу. Крики. Стоны. Проклятия.
Эти звуки пугают слуг и домочадцев.
Все теперь знают, что дочка барона повредилась умом. Что-то странное и мерзкое случилось с Даутцен в замке лорда Линдеманна. От крепости не осталось камня на камне. На многие километры вокруг лежит пепел и сажа. Все погибло. Все люди исчезли. Крестьяне, ремесленники, купцы, воины и даже сам Бледный. Выблядок. Бастард. Самозванный король. Туда ему и дорога.
В конце концов Даутцен пришлось заткнуть Деворе рот.
Это было приятно.
Будто на минуту в спальню к девочке зашла Тасмин.
Когда-то давно ведьма из Затонувшего леса воспользовалась иглой и черной нитью, чтобы заставить мать замолчать. Даутцен сделала проще. Она взяла тряпку, которой слуги мыли уборную, и как следует накормила Девору этим дерьмом.
Было смешно.
Девочка теперь редко смеется.
Мысли, мечты и желания Даутцен стремятся в Когтистые горы. Если бы ее отец Михаил знал о чем думает его дочь каждое утро, когда просыпается и каждую ночь, когда ложится спать, он бы обязательно отослал Даутцен исповедаться в церкви.
Бог все видит. Все знает. Бог — это любовь.
Проблема в том, что боль от тоски по ушедшему человеку на много сильнее, чем муки грешников после смерти. Даутцен хорошо разбирается в этом. Она уже умирала.
Но разве такое кому-нибудь объяснишь?
Кто теперь может выслушать, не задавая вопросов? Молчать. Смотреть в глаза и не отвести взгляд, когда станет больно. Обнять и плакать, потому что одна душа на двоих.
Сегодня Даутцен пыталась сказать, что скоро уйдет. Что она теперь птица. Голубь, которому давно пора улететь на свободу. Она верит мечте. Слышит зов сердца.
Но Катерина глуха. Мужчины и сплетни важнее, чем чувства подруги.
Девушка, как всегда, несет ерунду:
— Твой кот опять задрал трех куриц и выпил их кровь!
— Он еще молод.
— Мерзкий, подлый упырь. Тут замешана нечистая сила! Служанка, которая застала его за убийством несушек, два дня
