не усомнился бы в его здравом уме в его немолодые годы.
Отчитав панихиду, отец Теодор взошел на кафедру.
– Прежде чем всякий пожелает попрощаться с невинно убиенным юношей, что даже не успел связать себя узами брака, хочу сказать вам, дети мои: пусть тот, кто виновен в смерти его, не надеется на прощение. Не отсидится он в тишине, не замолит сей тяжкий грех. И вина того, кто держал оружие, убившее этого молодого человека, меньше вины того, кто оплатил сие злодеяние. Да-да, дети мои, тот, кто платил, тот и есть истинный убийца. И по полной мере будет отпущено ему, ибо каждому воздастся за содеянное. Не в этом мире, так в мире ином, мире справедливом. Бойся, лукавый человек, не спрячешься ты от глаза Господнего, ответишь ты за смерть юноши славного и честного, ответишь так или иначе.
В огромном соборе не было места, куда не долетал бы голос старого попа. В огромном соборе не было человека, который не знал бы, кому эти слова адресованы. Речь епископа оказалась проникновенна и страшна. Многие, особенно женщины, плакали. Волков случайно взглянул на Кёршнера. Купец рыдал – и, кажется, без всякого притворства.
После прощания, когда стали все выходить из храма, родственники рыцаря подошли к кавалеру, и брат погибшего спросил негромко:
– Вы думаете, что в смерти Георга виноват граф?
– Не знаю наверняка, – отвечал Волков честно, – врагов у меня хоть отбавляй. Но герцога или горцев я в этом нападении обвинил бы в последнюю очередь. Герцог имя свое марать не станет, а горцы… Они люди хоть и злобные, но простые, на такое вряд ли способны. Кроме графа мне больше подозревать некого, и только у него есть причина веская: не хочет он отдавать моей сестре поместье, что по вдовьему контракту ей полагается.
Старший фон Клаузевиц понимающе кивал.
Волкову не понравилось, как доктор Вербенг зашил раны Увальню: и руки плохо сделал, и лицо плохо зашил. Уродливо. Да, этому убеленному сединами врачу до молодого брата Ипполита было далеко. Кавалер спешно нанял телегу, уложил туда Александра и отправил его в Эшбахт – домой и к монаху. Врачу даже хотел не платить.
После поехал он в дом Кёршнеров. По их же просьбе там был стол поминальный. Стал кавалер принимать там людей, что приходили с соболезнованиями. Кому поминки, а Кёршнеру радость. Уж как радовался купчишка, что первые люди города один за другим въезжали на двор его; и так на дворе было много карет, что случилось столпотворение и кучера лаялись немилосердно. А Дитмар Кёршнер уж и рад был угодить гостям: вина и сыры из погребов несли лучшие; повара резали кур, отбивали мясо со всей возможной поспешностью, потому как гости прибывали и никто не знал, сколько их окажется. В доме стало так людно и шумно, что хоть музыкантов зови.
Волков и родственники Георга фон Клаузевица принимали посетителей в главной зале. Люди выражали соболезнования еще раз после церкви. И всякий потом норовил отвести кавалера в сторону и поговорить с ним о делах.
Волкова радовало то, что все без исключения осуждали нападение без всякого намека на снисхождение. Городские нобили единодушно говорили, что сие бесчестный поступок. Но кавалер чувствовал кое-что другое. Господам горожанам не нравилось, что в стенах их города влиятельные земельные господа выясняют отношения. В общем, граф допустил ошибку или даже две. Первая – то, что вообще осмелился на подобное, вторая – что дело ему не удалось.
– Господин фон Эдель спешно покинул город, – шепотом сообщил бургомистр кавалеру. – Стражники говорят, что он закрывал лицо, когда выезжал из ворот.
– Боялся быть узнанным, мерзавец, – зло заметил кавалер. – Конечно, если бы вы дали разрешение обыскать дом графа и там нашли бы бригантов вместе с ним, то фон Эдель оказался бы первым подозреваемым в организации покушения. Поэтому он сбежал.
– Я же говорил вам, что не могу дать такого разрешения без одобрения совета города, – разводя руками, отозвался первый консул города Малена.
Да, кавалер его понимал: рисковать ссориться с графом дураков не было. Ну разве что только сам Волков был таким дураком, чтобы из-за какого-то поместья вздумать тягаться с графом. Стоило ли оно того? Да, стоило, Брунхильда и «племянник» не должны были остаться без дома.
Кёршнер устроил поминки по рыцарю хоть и немного сумбурные, но богатые. После ухода гостей он еще просил чету фон Клаузевиц остаться в его доме ночевать, и те приняли предложение. Утром они уехали, забрав тело несчастного Георга, чтобы похоронить его в семейном склепе.
А к Волкову пришел Брюнхвальд, приведя с собою шестьдесят людей. И люди все были отличные, доспех, оружие – все любо-дорого. Ни одного среди них не увидишь без наплечников или без бедренной брони. Многие в латных перчатках недешевых. Все с алебардами, с лютеранскими молотами, протазанами и двуручными мечами. Все как на подбор бородачи, покрытые шрамами. То были недавно нанятые солдаты, а сержанты, как и уговаривались, сплошь выходцы из старых людей Карла, из тех, что с ним еще в цитадели в Фёренбурге сидели. Отличные солдаты, отличные сержанты. У Волкова сразу улучшилось настроение.
– Отличные солдаты, Карл. Это из тех, что вы наняли за двойную цену?
– Да, кавалер, это доппельзольднеры. Ребята, что при деле встанут в первый ряд. Но платить им придется семь монет в месяц с первого дня кампании. А пока не выйдем из лагеря, так две монеты, и с нас еще хлеб.
Семь так семь, на таких солдат кавалеру денег было не жалко.
– Вы расскажете, что произошло? – спросил Брюнхвальд, когда вопрос с солдатами был закрыт.
Волков рассказал, как вышло дело. Максимилиан, который был тут же, при разговоре сеньора и отца, краснел, когда Волков его хвалил.
– Четверо против десятерых! – восхитился Карл Брюнхвальд. – Как сие возможно?!
– Нам повезло, – сказал кавалер.
– Нам повезло, что у нас был такой командир, – осмелился заговорить Максимилиан. – Они не знали, с кем связываются.
Старые солдаты смотрели на юношу с улыбками, не одергивали. Теперь он уже имел право говорить, не на равных, конечно, но все-таки. И видя, что его не одергивает отец, молодой знаменосец продолжал:
– Трех из десяти кавалер сбил конем сразу, пока они и не ждали ничего. Один из них так и остался лежать мертвым. А еще одного кавалер застрелил из пистолета – то был арбалетчик, он бы нам много крови попортил.
– Все были хороши, – возразил Волков. – Увальня рубили трое бригантов, так и не смогли его одолеть. И фон Клаузевиц был великолепен, он бы им показал, не
