вообще ничего живого.
– Не понимаю. – Бенгрин ниже остальных, лицо у него острое, глаза черные и глубокие, как лесные озера ночью. – Совсем не понимаю. Как будто Томболл и Мэрили дошли до этого места, а потом… их не стало.
– Это Старшие! – Голос Хэнфилда звучал тонко и пронзительно; казалось, это громче крика. – Старшие забрали их и заберут нас. Мы погибли! Дикар, мы хуже, чем мертвые!
Холод охватил Дикара, когда он услышал крик Хэнфилда. Всю свою жизнь, всю жизнь, которая была реальностью, а не сном о Давным-Давно, Дикар верил, что того, кто нарушит Запреты Старших, Старшие накажут, причем наказание казалось тем страшней, что никто не знал, каким оно будет. Спустившись в Обрыва вслед за Томболлом и Мэрили, они нарушили самый страшный Запрет Старших.
Дикар вспомнил, что он первым из Группы нарушил этот Запрет и не был наказан.
– Старшие спят под камнями, – выпалил он, сердясь из-за страха, который еще не оставил его. – Их нет в лесу, и нет никого, кто мог бы забрать Томболла и Мэрили, не оставив следа. Перестаньте говорить глупости и смотрите внимательней. Может, найдем следы того, кто их забрал, или узнаем, в какую сторону они пошли.
– Может быть, – ответил Хэнфилд. – Может, у тебя получится, Дикар: ты ведь такой умный.
– Может, получится, – ответил Дикар. – Ждите здесь. Я попытаюсь.
Он отвернулся от них, подошел к большому дереву вблизи и поднялся на его вершину легко и быстро, как белка. Толстые ветки были ступенями для его ног, листья задевали лицо, а потом его голова вышла из листвы на необычный красный солнечный свет.
От Дикара во все стороны уходили вершины деревьев; ярко-зеленые в этом свете, они казались прочными и сплошными. Примерно на таком же расстоянии, что и поляна у основания Обрыва, но в другую сторону лес кончался, а дальше земля поднималась холмом, этот холм не был ни зеленым, ни каменно-серым. Дикар такого никогда не видел: холм был желтым и казался полосатым.
По желтой поверхности холма широкие полосы поднимались к самой вершине, где, четко выделяясь на фоне темнеющего неба, возвышался дом, не такой длинный, как Дом Мальчиков, но гораздо выше и со своеобразно изогнутой крышей. На полпути к лесу видны была еще одна крыша, и внешний край ее был подперт столбами, как крыша места для еды на Горе.
Над этой крышей виден был ряд окон, которые светились красным, как будто внутри горел огонь, но дыма не было, и Дикар решил, что это не огонь.
Он снова посмотрел на лиственный покров леса. Негромкое восклицание вырвалось у него из горла. Все зеленые вершины слегка покачивались на ветру, но на четверти расстояния между ним и краем леса дерево качнулось против ветра, а за ним еще одно сделало то же самое.
Дикар заметил направление, в котором так необычно двигались деревья, и спустился к ожидающим мальчикам.
– Я их нашел! – воскликнул он. – Они перебираются по вершинам. Идут в ту сторону.
И он рукой показал направление.
– Тогда пошли! – воскликнул Бенгрин.
– Не торопись, – остановил его Дикар. – Они не подозревают, что мы идем за ними, и пойдут медленно, потому что не знают, что их ждет впереди. У нас есть время подумать. Не забудьте: у Томболла есть ружье, и он может перебить нас одного за другим, прежде чем мы достанем его стрелами.
– Что тогда, Дикар?
Дикар рассказал о плане, который пришел ему в голову. По его приказу они разошлись по сторонам вдоль пути, по которому шли Томболл и Мэрили; шли далеко друг от друга, чтобы было меньше шума, который мог бы предупредить Томболла. Потом двинулись по следу, быстро и бесшумно, как ходили за оленем.
* * *
Оставшись один, Дикар больше мог не притворяться, что не боится. Этот лес был наполнен страхом, как почувствовал Дэнхолл, но не по той причине, которую Дэнхолл назвал. Старших здесь нет, нет и других таинственных существ, которые могли бы заставить исчезнуть Мальчика.
Ужас, пронизывающий этот лес, тот же самый, что навис над всей землей, ужас перед Теми, кто свирепей диких зверей, ужас перед их кулаками, хлыстами и ружьями, ужас перед тем, что они сделали с людьми, когда-то мирно жившими в этой земле.
В небе больше нет бесконечного раскатистого грома, который помнил Дикар по своим снам о Давным-Давно, но над землей висит туча, невидимая, но совершенно реальная, она накрыла всю землю, все леса, и поля, и города, ночь души, которая длится долго, слишком долго.
И все это время свет был только на Горе, свет и надежда на завтра. Дикар неслышно, как тень, бежал по лесу и думал о своих снах, о Голосе, который он слышал во сне; этот Голос говорил и с матерями, которые вместе с маленькими детьми и стариками оставались в последнем городе, не взятом ордами, и у которых не было никакой надежды на спасение.
Это сумерки наших дней, сумерки демократии, свободы, всего того, чем была Америка, чем мы жили и за что умираем. Если есть какая-то надежда на будущее, то только в ваших сыновьях и дочерях.
Если они погибнут, погибнет Америка. Если благодаря вашей жертве они выживут, тогда в будущем, которое мы не можем предвидеть, Америка снова будет жить и демократия и свобода снова поселятся на зеленых полях, которые сегодня лежат опустошенные.
Маленькие дети, о которых говорил этот Голос, все выжившие во время бегства из города, выросли и стали Группой на Горе. И теперь, когда они почти готовы выполнить свою задачу – вернуть это завтра на некогда зеленые и счастливые поля, двое из них передвигаются сейчас по вершинам, чтобы предать Группу врагам и уничтожить ее.
Об этом думал Дикар, когда бежал по лесу. Если бы Томболл был только его врагом, тем, кто забрал у него пару, если бы Мэрили была только его парой, ставшей ему неверной, Дикар отправил бы Дэнхолла, и Хэнфилда, и Бенгрина назад к Горе и преследовал бы их один. Но он преследовал врагов всей Группы, врагов Америки, любовь к которой, хотя он ее никогда не знал, была у Дикара в крови, была частью его дыхания, частью его души.
Дикар подошел к краю леса, опустился на четвереньки. Прополз недалеко в высокой желтой траве – это именно она полосами поднимается на холм за лесом – лег и стал ждать.
Дикар знал, что где-то здесь в траве на краю леса лежат
