И лишь немногие знали, что прежде, чем задушить Нумедидеса на ступенях его собственного трона и воссесть на престол сильнейшей хайборийской державы, Конан-киммериец оставил свой след во многих землях: был вором и грабителем в Заморе, наемником в Зингаре, Туране, Немедии и Офире, следопытом в Боссонских топях, вождем запорожских мунган и свирепых афгулов, пиратом Амрой, чье имя наводило ужас на жителей побережья Западного океана, контрабандистом, возившим тайные грузы по морю Вилайет… Где и в качестве кого подвизался он еще, Конан, пожалуй, и сам затруднился бы вспомнить.
Скальды воспевали деяния Великого Киммерийца, но в их балладах он всегда был окружен романтическим ореолом чудесных подвигов, блистая броней и оружием под грохот битвы и приветственные крики сподвижников. Те же, кто дерзал распевать куплеты, порочившие королевское достоинство, лишались голов и иных частей тела под покровом ночи либо просто навсегда исчезали, не оставив о себе даже памяти среди родственников. Хотя сам король — варвар (и Конн знал сие доподлинно) не имел к подобным расправам ни малейшего отношения: в основном старались жрецы и судебные власти, блюдущие чистоту образа Великого Короля во славу и процветание государства Аквилонского.
Конн пригладил волосы и, последний раз бросив взгляд в глубины зеркального щита, отошел к огромному столу в центре залы. Стол был завален пергаментными свитками, книгами в сафьяновых, деревянных и медных обложках, вощеными дощечками, покрытыми мелкими буквами.
Молодой король наугад раскрыл ближайшую книгу, полистал пожелтевшие страницы и прочел: «В сверкающей Ианте, столице древнего Офира, блистал Великий Киммериец в лучах славы по правую руку монарха Офирского Вальдрика, немощного телом. И возлюбила Киммерийца принцесса Синэлла, жрица древнего божества Аль-Киира, коего Синэлла пыталась возвратить к жизни. И, возродив, пала сама жертвою сего чудовищного демона, исчадия Нижнего Мира. Киммериец же поразил чудовище насмерть, снискав себе славу, и отправился в Аргос, к Западному океану. И нарекся сей муж — Конан-разрушитель…»
Так описывал некий летописец Перристив Лумосский историю, слышанную Конном от отца в те нечастые вечера, когда Конан, попивая аргосское вино из серебряного кубка и вытянув ноги возле жарко пылающего камина, делился с принцем воспоминаниями о минувшем.
Он не утаивал того, что не предназначалось для чужих ушей, и Конн знал, что, прежде чем отец встретился с матерью, у него было множество женщин, из коих любил он лишь двух: пиратку Бэлит, Королеву Черного Побережья, погибшую на берегах реки Зархебы, и предводительницу разбойничьей шайки Карелу, прозванную Рыжим Ястребом, с которой враждовал и даже скрещивал оружие, но был пленен ее чарами. И все же лишь Зенобия, бывшая рабыня немедийского короля Тараска, полученная Конаном в качестве выкупа после победы над Немедией, стала той единственной женщиной, которую киммериец ждал всю жизнь и с которой обрел истинное счастье. Она стала Королевой, достойной своего великого супруга — преданной женой и нежной матерью…
Конн захлопнул книгу, в которой не было и десятой доли правды. Там не было крови, пота, страданий, предательства, несбывшихся ожиданий — не было жизни. Никто из покрывавших пергаментные страницы мелким каллиграфическим почерком, не осмеливался упомянуть о презрении, витавшем за спиной киммерийца, о косых взглядах, бросаемых украдкой теми, кто считал, что в жилах его течет голубая кровь, отличная от крови северного варвара. Враги в книгах выглядели жалко, сподвижники всегда были преданны, а подвиги свершались если не без усилий, то уж с достаточно предсказуемым финалом.
Конн порылся среди рукописей, отыскивая свиток в изысканном футляре сандалового дерева. Найдя, развернул и пробежал глазами то место, которое не давало ему покоя. Здесь говорилось о некоем городе Турне, построенном Конаном Великим в Озерном Краю Гандерланда лет тридцать тому назад. Город этот был создан искуснейшим мастером Афемидом и являл собою истинное совершенство архитектурного искусства. Некогда отец собирался перенести туда столицу Аквилонии, но по каким-то неясным причинам отказался от этого замысла. Ныне Турн пребывал в развалинах, считаясь местом заповедным, а многими — проклятым. Светлейший Обиус, Верховный Жрец Храма Митры, намекал в беседах, кои с недавних пор повадился вести с молодым королем, что знает многое, связанное с Северной Цитаделью, однако речи жреца были столь витиеваты и туманны, что Конн давно отчаялся извлечь из них что-либо ценное.
Не оправдал его надежды и аргосец Альфред, прибывший года три тому назад к тарантийскому двору, дабы собрать материалы, надобные для его труда, посвященного жизни и деяниям короля — варвара. Альфред, взявший себе прозвище Паж, некогда служил оруженосцем у короля Конана в Турне, а затем, удалившись на родину, задумал написать книгу, объемлющую все многочисленные подвиги его бывшего сюзерена.
Аргосец был радушно принят молодым королем и получил доступ во все тарантийские скриптории, еще не закрытые в то время по приказу Обиуса. Он уже собирался отбыть, когда Конн, пригласив пожилого летописца на ужин, пожелал узнать, что заставило отца покинуть прекрасный город в Озерном Краю и навсегда забыть о его существовании.
«Я не могу ответить на твой вопрос, государь, — сказал тогда Альфред Паж, — ибо сам не ведаю, в действительности ли произошли события, в коих участвовал старый король, или я слышал от него некую сказку. Все, что рассказал мне Конан Великий, я тщательно записал, и если ты желаешь, мы можем отправиться в Мой замок в Горячем Ущелье, и я предоставлю тебе свои рукописи…»
И Конн отправился в Аргос, не ведая, что путешествие сие станет поворотным в его жизни.
Поглаживая пальцами сандаловый футляр, он погрузился в воспоминания.
* * *
…Горячее Ущелье, лежавшее в тридцати лигах к северо-востоку от Мессантии, представляло собой распадок среди отрогов Рабирийских гор, широкий в начале и суживающийся по мере приближения к скалам. По, склонам росли лимонные рощи, вдоль дороги темнели густые посадки авокадо. Чем выше поднимались всадники, тем более каменистой становилась дорога. Конн ехал рядом с аргосцем, чувствуя, как гнетущая тишина жаркого летнего дня начинает давить уши.
«И все же я не понимаю, месьор Альфред, — заговорил король, смахивая пот со лба, — почему эта страница из жизни моего отца окружена столь плотной завесой недомолвок? Признаюсь, сам Конан не очень любил говорить о Турне и обо всем, что связано с этим городом. Я побывал в Озерном Краю и проехал по разрушенным улицам города. Турн мог бы стать достойной столицей Аквилонии, если бы не его удаленность от центра державы. Но, мыслю, не в том была причина, заставившая отца навсегда покинуть мощную северную цитадель, им воздвигнутую».
