Пещера открылась перед ними неожиданно. Евсевий вряд ли ошибся в определении расстояния, но если и ошибся, то в пользу путников. Скорее всего, просто вход в подземное царство оказался ниже по склону, чем предполагал тарантиец, предрасположенный строить планы в расчете на худшее.
Речка вытекала из-под свода высотой в три локтя и шириной в семь. Камень был обтесан в форме заостренной арки, подобно стрельчатым окнам в мессантийском дворце. Туннель уходил в скальную стену, поднимающуюся над ручьем локтей на десять и длящуюся направо и налево сколь можно было охватить взглядом, плавно сливаясь далее со склонами речной долины. Впереди и выше громоздились откосы, кручи и скалы, преодолеть кои было, очевидно, возможно, но затруднительно. Где-то вверху, гордо врезаясь в небесную лазурь, зеленела вершина, что служила им ориентиром. Небольшие ровные гранитные площадки по обе стороны потока ограничивали распространение леса, наседавшего с обеих сторон. В общем, вид у места был безлюдный, глухой и запущенный, что не могло не радовать.
Вырубив в лесу шесты, Майлдаф, Евсевий, Полагмар и Алфонсо проникли на вельбере под свод. Тоннель не был глубок. Потолок медленно, но довольно ощутимо понижался, и локтей через тридцать касался воды. Дальше пройти было невозможно. Шест до дна не доставал. В воду опустили веревку с привязанным к ней камнем. Майлдаф принялся травить моток. Камень достиг дна довольно скоро.
— Шесть с половиной локтей! — провозгласил горец. — Не мало!
— Для подземных колодцев это выглядит обычно, даже мелковато, — не удивился Евсевий. — В Ванахейме есть бухта, где прилив достигает десяти локтей. Я был там.
— Я бы тоже не отказался там побывать. Прямо сейчас, — вздохнул Майлдаф.
На море стоял полный штиль. Зеркальная зеленовато-голубая поверхность воды едва-едва лениво колыхалась, и чистейшие голубые небеса любовались своей высокой непорочной лазурью в этом гигантском зеркале. Первые золотисто-розовые лучи встающего над восточным горизонтом светила нежно и ласково гладили омытый ночной благовонною тьмою мир.
Поднявшийся в этот рассветный час над океаном некто мог бы видеть, что на многие лиги окрест ничто не нарушает первозданной гармонии небес и вод, и лишь в центре этой воображаемой окружности находится — малой щепкой — чудом попавший сюда маленький ял, где, устав от борения с незнающей милости стихией, спали, разметавшись, трое мужчин. Четвертый — в грубой серо-коричневой хламиде, перепоясанной тем не менее черной кожи с серебром поясом, с массивной серебряной цепью на шее с амулетом в виде крылатого солнца, седой, стриженный коротко, но однако ж с налобной лентою, гладко выбритый, круглолицый, с проницательными, слегка удлиненными глазами, нешироким немного горбатым острым носом — положив на колени резной дубовый посох, сидел смиренно, дожидаясь, пока проснутся первые трое.
Солнце быстро поднималось над горизонтом, и вскоре лучи его не только светили, но и весьма ощутимо грели. Разумеется, все трое, пережившие ураган, вымокли до нитки, но столь велика была их усталость, что ночной холод не мог пробудить их ото сна. На солнце их влажная одежда стала быстро высыхать, что явно понравилось сидящему. Он бы с радостью укрыл всех троих чем-нибудь сухим и теплым, но — увы! — все, что было у них пригодного с собою, также безнадежно промокло. Заботливый жрец прежде всего извлек из походных мешков самые необходимые для просушки вещи и как мог разложил их в небольшой лодке.
Главным образом ему попадались шерстяные накидки, завернувшись в которые удобно было сидеть в замке у камина, идти где-нибудь в предгорьях студеной ночью или путешествовать верхом, но никак не грести веслами. Наконец отыскались два теплых плаща и шерстяная туника. Присовокупив к обнаруженной одежде три накидки, он принялся заталкивать обратно, только что извлеченное на свет платье. Судя посему, бедолаги собирались куда-то на юг, потом что теплой одежды было крайне мало, а вот легких и весьма дорогих нарядов — предостаточно. Накидки же были обретены незадолго до отплытия, ибо покоились на самом верху мешков, то есть были втиснуты туда в последнюю очередь.
Завершив сии благочестивые деяния, жрец решил отдохнуть, да так и просидел чуть не до полудня, созерцая первозданность океана и охраняя сон своих случайно обретенных спутников.
В полдень, когда светило добралось до зенита, изрядно уже припекая, и тень сидящего сделалась короче локтя, невеликого роста желтокожий человек в красивой, но очень странной одежде со множеством пришитых к ней маленьких серебряных колокольчиков пошевелил иссохшими губами, приоткрыл глаза и, увидев нового члена экипажа, неожиданно молниеносно по-кошачьи извернулся, в одно движение оказался на корме у руля, вперив в пришельца цепкий и злой взгляд.
— Кто ты такой? Откуда ты взялся? — сказал человек хрипло, ибо горло у него пересохло, как туранская пустыня. Тэн И — а это был, конечно же, он — на сей раз пренебрег правилами любезного обхождения и хорошего тона, но положение обязывало не доверять никому, тем более какому-то незнакомому мужчине, забравшемуся откуда ни возьмись посреди бушующего моря в их лодку.
Жрец посмотрел на кхитайца внимательным и сочувствующим взглядом своих серо-синих глаз и отвечал:
— Вы поступили очень правильно, когда привязали бочонок и плотно его закупорили. Буря была такой, что не сделай вы так, у вас бы не осталось ни капли воды. Ныне тебе следует смешать воду с вином и напиться, после же, да будет всевидящий Митра свидетелем моим словам, я охотно отвечу тебе.
— Митра? — все еще недоверчиво и одновременно с облегчением переспросил Тэн И. — Ты исповедуешь митрианство, месьор?
— Да. Вы это так называете, — как-то странно согласился жрец. — Вот, кажется, пригодный для питья сосуд. Я нашел его среди ваших вещей. Позволь, я наполню его.
— Если тебе будет угодно. — Не вполне еще пришедший в себя кхитаец начинал понимать, что картина, представшая взору его, если выражаться осторожно, неправдоподобна. Пока жрец, кряхтя, помогая себе кинжалом, снимал с бочонка плотно пригнанную дубовую крышку, пока зачерпывал кружкой, принадлежавшей Хорсе, действительно чудом не потерянную воду, пока доставал из-за пазухи серебряную же флягу и доливал в воду густо-красного цвета крепкое вино, Тэн И напряженно искал непротиворечивое объяснение настоящего.
Но цепь его рассуждений неизменно с печальным звоном рассыпалась. Даже предположение о том, что все они мертвы и теперь очень своеобразно добираются к предвечному свету, не выдерживало опровергающих его доказательств. Ну зачем мертвому утолять жажду? И почему он так озяб, хотя солнце в зените? Разве мертвые мерзнут? Да и не хотелось ему ни к какому свету, а хотелось пить, есть, согреться и узнать поподробнее, как наискорейшим образом прибыть в Кордаву или Мессантию. Да хотя бы и к пиктам, но в обитаемый край. Все это были думы плотские и недостойные царства света.
