Вадхейм гудел как пчелиный улей. Отец Целестин, в панике бегавший по посёлку, мог наблюдать, как любая женщина, старик или подросток с суровыми лицами шли к ограде. Почитай у каждого на боку висел меч, женщины да девицы в руках держали небольшие самострелы. Отдавали быстрые, чёткие приказы бывалые воины — никакого беспорядка не наблюдалось, была лишь яростная решимость отстоять родной посёлок да уверенность, что если и не быть победе, то смерть в бою — достойный удел. А бой предстоял страшный. По подсчетам Торина, под стенами Вадхейма стояло свыше семидесяти десятков данов, и для каждого война была хлебом и жизнью. Судя по всему, намерения у их вождей были самые серьёзные… И это против двухсот дружинников Торина, если не считать женщин и стариков.
Конунг прекрасно понимал, что отбиться почти невозможно. Стены у посёлка не крепостные — деревянные колья, вбитые в землю; ворота не железные, а против этакой силищи без помощи Одина не выстоять. Будем драться до конца, до последнего человека. Только вот что нужно пришлецам датским? Зачем они явились в Вадхейм? Пока ни послов, ни условий — ничего. Просто встали лагерем у ограды, ибо одолеть с наскоку и овладеть посёлком сразу не вышло, да и долгой осады у них не получится — ранняя весна, припасов много с собой небось не взяли. Значит, будут штурмовать. И произойдёт это очень скоро.
Часа через четыре после полудня из датского лагеря на маленькой гнедой лошади выехал человек в красивой посеребрённой кольчуге и со знаменем с изображением льва. Подъехав вплотную к воротам, он несколько раз протрубил в рожок, висевший на груди, и прокричал:
— Бьёрн Скёльдунг вызывает на переговоры Торина из Вадхейма! Я пришёл говорить, не стреляйте! — На всадника со стен были нацелены десятки луков и самострелов.
Торин поднялся на стену. Русые с сединой волосы вьются по ветру, лицо каменное, клёпки на кожаной куртке сверкают на весеннем солнце, на боку короткий и широкий меч, — вождь-воитель. Видгнир, с горящими глазами, позади, рука эфес меча сжимает, Нармунд рядом, всегда готов своею грудью конунга от стрелы врага прикрыть. Отец Целестин тут же. Боязно монаху, но всё-таки положение обязывает, да и чего бояться пока одинокого всадника?
— Ну я Торин! — звучно пробасил конунг. — Чего тебе нужно, Бьёрн?
Датчанин смерил конунга пристальным и, как показалось, чуть насмешливым взглядом, явно осознавая своё превосходство, и провозгласил:
— Ежели ты и есть Торин из Вадхейма — разбойник и грабитель, — то трепещи! Ибо я, Бьёрн Скёльдунг, пришёл потребовать по праву возмещения урона, чинимого твоею дружиной прошлыми годами, и дабы обезопасить земли датские от твоих набегов впредь! Коли проявишь ты благоразумие и согласен будешь на условия наши, то обещаю я жизнь всем, кто сложит оружие и покорится власти конунга Скёльдунга, ибо отныне он будет повелевать вами. Требуем мы также виру за потери наши от набегов дружины твоей, Торин: золотом, сколько возьмём, да двумя сотнями рабов, да ещё отдашь ты нам две своих ладьи. И клятву принесёшь, что впредь дружину твою с датских берегов не увидят более, а если и увидят, то только под стягами Скёльдунгов. Иначе же и Вадхейм, и воины, и все жители его познают тяжесть гнева и меча датчан!
Во время всей этой напыщенной речи Торин стоял спокойно, словно не слыша того, что говорил Бьёрн, а только злобно порыкивал что-то для прочих неразборчивое. И так было понятно, что для гордого норманнского конунга условия, выставленные данами, неприемлемы, но так же ясно можно было понять, что за спиной Торина стоят семьсот человек, из коих по-настоящему могут защитить себя в предстоящем бою лишь мужчины-викинги.
Ну нет! Мы ещё посмотрим, чья возьмет!
В ответ на слова Бьёрна Торин разразился таким градом проклятий и самой чёрной брани, что конёк дана аж присел на задние ноги, а сам датчанин, словно и не ожидая услышать что-либо другое, дёрнул повод, подняв коня на дыбы.
— А теперь слушай меня, Бьёрн из рода Скёльдунгов! Ты, паршивый пес, должен помнить, что две зимы назад моя дружина держала в осаде твое поселение и ни ты, ни кто-либо из твоих людей не смели высунуть носа за частокол, зная, что наши клинки воздадут по заслугам тем, кто повинен в смерти моего брата, сына Хлодвига!
Бьёрн ухмыльнулся:
— А, так вот в чём причина всех чинимых тобою непотребств! Я и раньше догадывался, что смерть этого щенка, не достойного носить меч, вызвала у тебя мстительные чувства. Поверь, я нисколько не жалею, что отправил его к праотцам, — одним разбойником меньше! Тебя ждёт такая же участь, только я не буду пачкать свой клинок, вырезая тебе красного орла. Ты умрёшь иначе…
— А не отправишься ли ты к Хель, ублюдок?! — прорычал Торин. — Как бы не пришлось тебе после этой нашей встречи вечно вариться в желудке Фенрира, проклиная тот день, когда боги привели тебя под стены Вадхейма! Убирайся, нам не о чем говорить!..
Лицо Бьёрна перекосила злобная гримаса, и он поскакал к своим. В тот же момент стены Вадхейма были осыпаны градом лучных и арбалетных стрел. Ещё через несколько мгновений начался первый штурм.
Солнце клонилось к закату.
Похоже, нетерпение данов было чрезмерным, и первый приступ они устроили не с рассветом, как это делают все нормальные люди, а немедленно — теперь, когда вечерние тени всё больше и больше удлинялись.
Главный удар, как и ожидалось, два крупных отряда врага вновь нанесли в самое слабое место — туда, где у самой кромки фьорда заканчивалась деревянная ограда поселения и где по ещё крепкому льду можно было прорваться к стоящим на брёвнах дракарам и сразу выйти за ограду, внутрь Вадхейма. Обе стороны — северную и южную — охраняли крепкие и испытанные дружинники Нармунда. Сам же Торин с остальными воеводами находился по-прежнему у главных ворот.
Бой у гавани закипел жестокий. Даны пытались по льду подойти к берегу, колья бревенчатой ограды окрасились кровью как защитников, так и осаждающих, воздух наполнили боевые кличи и звон стали, и тут была явлена первая милость богов: под отрядом датчан, пытавшихся вломиться в посёлок прямо по льду фьорда, подтаявшая ледяная корка треснула и они, барахтаясь в пусть неглубокой, но смертельно холодной воде, оказались под не знающими промаха стрелами и копьями вадхеймцев. На сей раз мечи обнажать не пришлось.
Успевшие выбраться на крепкую кромку даны бежали на берег, а у северного края частокола викинги уже бились жестоко и беспощадно с врагом, устилая своими телами и телами датчан прибрежный лёд, ставший из серебряного кроваво-красным.
Смеркалось. На стены Вадхейма шли всё новые и новые десятки врагов. Сигню не расставалась с самострелом, а Видгнир успел напоить свой меч кровью уже не одного дана. Колыхались в сумерках знамёна со львами, во вражеском лагере раздавались невнятные крики; даны свалили толстенную ель, обрубили ветви и уже хотели использовать бревно как таран и выломать ворота, но ранняя северная ночь опустилась быстрее, чем пришельцы с юга успели опробовать своё страшное орудие. У стен ещё кипел бой: пошли в ход заранее приготовленные приставные лестницы; летели горящие, обмотанные паклей со смолой стрелы, и вот уже несколько домов занялись пожирающим податливое дерево пламенем. Щелкали самострелы, гудели тетивы луков вадхеймцев, с той стороны стены слышались проклятия и крики боли… За частокол не прорвался никто, но страшный, безмолвный ряд тел жителей посёлка у мужского дома, куда оттаскивали убитых, неумолимо рос.
