себя убила. Она была мертва с того момента, как нарушила Закон. Кут только уничтожил тело, которое потеряло право на существование.
Я в недоумении покачал головой.
– Не понимаю.
Налина наморщила лоб.
– Послушай, Хьюла, – сказала она медленно и отчетливо, словно что-то объясняя ребенку. – Разве в вашем организме некоторые клетки, будучи ранеными или измененными болезнью, не перестают иногда исполнять функции, для которых предназначены?
– Да. Конечно.
– Разве не становятся они тогда опасны для организма. частью которого являются; вначале это опасность латентна, а потом активная, когда клетки изменяются и становятся пагубными? Больными?
– Да.
– Разве вы позволяете этим клеткам разлагать другие клетки, пока не начинает гнить и гибнет все тело?
– Естественно, нет. Мы избавляемся от них, вырезаем или выжигаем или уничтожаем – с помощью чего-нибудь антисептического.
– А разве Народ, государство не живой организм из множества меньших живых орагнизмов, как ваше тело состоит их клеток?
– Да.
Маленький овал лица Налины осветился торжеством.
– Тогда почему неправильно, что, когда один из этих меньших организмов, из этих индивидов перестает выполнять свои функции для блага всего тела, всего Народа, почему неправильно уничтожать такие организмы, уничтожать безжалостно, чтобы они не отравили другие организмы и не привели к гниению и гибели всего государства?
* * *
Это безжалостная философия, думал я, глядя на экран. Мой взгляд следовал вдоль линии дороги, пока она впереди не сужалась в точку. Эта точка была слишком далека, чтобы наша скорость скрывала местность, и я мог разглядеть некоторые подробности. Никаких деревьев, никакой зелени. Только мертвый камень. Голый, бесплодный. Пустой.
– Твой аргумент великолепен, – медленно ответил я. – Но аналогия, на которой он основан, неверна. Главное в конгломерате клеток, составляющих человеческое тело, само тело и душа, находящаяся в этом теле. Главное в народе – индивиды, составляющие его. Клетки существуют, чтобы служить телу. Государство, социальная организация существует для блага граждан.
На горизонте появилась серая масса. Мы приближались, и она быстро росла, стала высокой стеной. Мы двигались по подъему выше остальной части дороги, и я на мгновение смог заглянуть за стену. Там здания и улицы, полные движения.
– Калинор, – ответила Налина на вопрос в моем взгляде. – Дом тафетов. – Она вернулась к нашему разговору. – Значит, у вас нет законов?
– Конечно, у нас есть законы, но они созданы и исполняются ради блага наибольшего количества. Я слышал, как недавно ты повторила то, что вы называете своей Верой. У нас тоже есть фундаментальный закон, и он утверждает своей целью следующее: осуществлять справедливость, обеспечивать внутреннее спокойствие… способствовать общему благополучию, предоставлять свободу нам самим и нашим потомкам.
Улыбка Налины была печальная.
– Обеспечивать внутреннее спокойствие, способствовать общему благополучию, предоставлять свободу… – повторил я. – Как прекрасно это звучит. А ваш Закон делает все это, Налина?
– Он предназначен для этого.
– Я спросил, делает ли он это?
Я подумал о двух рядах людей, которые видел в доках Сан-Франциско, мрачно стоящих друг против друга; в одном люди с худыми лицами, тощими животами и горькими взглядами; у других посиневшие лица, широкие плечи, в руках у них газовые бомбы, и они ждут приказа кидать их. Я подумал о детях с пустыми глазами и тусклыми лицами, согнувшихся над педалями ткацкой фабрики, хотя еще даже не взошло солнце; и подумал о суде, который осуществляет закон и говорит, что это преступление нельзя прекратить.
Я подумал обо всем этом и о многом другом и сказал:
– Закон делает все это, если мы живем в соответствии с его духом. Но он не действует, если его интерпретируют люди и применяют люди эгоистичные, легкомысленные или просто глупые.
– Эгоистичные. Легкомысленные. Глупые. А разве среди вас нет неэгоистичных, надежных и мудрых?
– Есть много.
– Тогда почему вы позволяете другим осуществлять этот ваш замечательный Закон?
Какой наивный вопрос! И все же…
Я молчал, и оправданием мне служили меняющиеся изображения на экране. Мы миновали Калинор, и равнина изменилась. Она казалась мягче, ее расцветка стала теплее. И появились какие-то растения.
Что это за растения, как они могут расти на камне, я не мог даже догадаться, потому что, когда они оказывались настолько близко, что я мог их рассмотреть, их проглатывала серая полоса нашей скорости. Тем не менее их появление здесь казалось мне научным чудом.
– Я убеждена. – Я понял, что Налина больше не говорит со мной, она думает вслух. – Нал Сура прав. Мы слишком долго жили здесь. В этой голой пустынной земле. Наше место под солнцем.
– Вас встретят приветливо, – сказал я. Так вот для чего меня привели в Мернию. Я буду послом маленьких людей в Верхнем Мире. Мои дурные предчувствия необоснованны. – Я уверен, что вы можете получить разрешение поселиться среди нас.
Я уже строил планы. Хотя плодородные районы Земли перенаселены, люди, которые сумели выжить на голом камне, найдут наши пустыни, нашу тундру настоящим раем.
– Разрешение? – Казалось, Налина удивилась. – Мы возьмем то, что хотим.
Вначале я не понял.
– Возьмем? – рассмеялся я. – Ну, мы тоже можем кое-что сказать об этом.
– Твой народ сможет сказать не больше тебя, когда ты пришел сюда, мой Хьюла, и сделать сможет не больше. – В том, как она это сказала, не было ничего мрачного или угрожающего. Тон ее был сухим и уверенным. – Когда мы будем готовы принести благословение мернианской цивилизации и науки вашей варварской расе, вашей отсталой расе, которая даже не умеет управлять собой, мы это сделаем, и вы не сможете нам помешать.
Она несет вздор, подумал я. Что могут они сделать против нас, эти маленькие люди, против гигантов по сравнению с ним, такие немногочисленные против наших орд?
И тут я вспомнил, я что уже знаю об их силе. Вспомнил, как исчез бродяга. Вспомнил, что был совершенно беспомощен против них. Вспомнил оживший труп…
– Нам нужно только еще немного узнать о тех, кого мы завоюем, – говорила Налина. – И ты, Хьюла, расскажешь нам, что нам необходимо узнать.
– Будь я проклят, если это сделаю!
Она рассмеялась. Лузан был полон ее веселым девичьим смехом.
В этом смехе было что-то ужасно зловещее.
* * *
Смех Налины был зловещим, потому что напоминал о моей полной беспомощности против сил, которыми владеют она и ее народ. Но, как ни странно, этот смех смягчил меня, успокоил гнев, который вызвали во мне ее слова.
В этом серебристом смехе, в ее лице, которое она повернула ко мне, была мягкая ласка, словно она коснулась моих губ своими темными и бархатными.
Больше чем о любом из этих необычных людей из приключения, слишком фантастически невероятного, чтобы быть сном, я
