в видеоряд. Голос женщины в трубке. Женщина говорит непонятно, по-русски, и только временами бессвязные звуки сливаются в знакомое сочетание: «А… дре… ай… Андрей…» Все краски смещаются в синий спектр. Пульс ускоряется, давление подскакивает. Женщина в трубке издает короткие и длинные звуки – плачет…
Конец фрагмента.
Девяносто процентов информации – многослойное доказательство подлинности. Детали. И только десять последних процентов хранят событие, которое, возможно, стало первым толчком Крокодила к миграции.
Он долго сидел скорчившись, сунув ладони под мышки. Вокруг пели птицы; тучи над лесом разошлись, и выглянуло солнце.
Во Вселенском Бюро миграции ему сказали, что он обрадовался, расставаясь с памятью о последних двух годах. Это были непростые годы; что же там, елки-палки, случилось? С сыном? Со Светкой? С кем?!
Или все-таки речь идет о глобальной катастрофе?
Ему хотелось заново пересмотреть фрагмент, но он был почти уверен, что тогда у него пойдет носом кровь. Возможно, тот, кто снимал зрительный образ с нейронов мозга и перекодировал для другого носителя, работал спустя рукава. А может, запись вообще не предназначалась для человека. Крокодил не мог представить, кому и зачем понадобилось хранить память мигранта о двух годах его жизни – годах, которых на самом деле не было!
Голова раскалывалась. Сейчас, когда надо было быстро думать, решать и воплощать решение, желейная каша вместо мозгов могла сослужить плохую службу; Крокодил закрыл глаза и увидел себя дирижаблем, расписанным изнутри.
Узор плясал, как неровная кардиограмма. Далекие гудки вплетались в колокольный звон и мучили диссонансом. Крокодил вздохнул раз, другой; самое трудное – первая чистая терция. Первый шаг к гармонии.
Все еще сидя с закрытыми глазами, он слышал, как подошел Тимор-Алк. От мальчишки пахло травой; Крокодил сидел, с колоссальным облегчением чувствуя, как бежит кровь по сосудам, уносит боль, как уносит весенний ручей муть и глину, поднявшуюся со дна.
– Андрей?
Крокодил повернул голову.
– Тебе плохо?
– Замечательно.
– Пришло текстовое сообщение с орбиты. Мне. Насчет тебя.
– Правда?
– Он пишет, – Тимор-Алк облизнул губы, – «Позаботься, чтобы мигрант подтянул индекс хотя бы до миллиарда. Сегодня».
* * *
Картину можно было бы озаглавить «Утро обезьяны»: на Шане был комбинезон, снабженный подвижным хвостом. Как женщина им управляла, было Крокодилу неведомо, но бабушка Тимор-Алка раскачивалась высоко на ветках, подтягиваясь, качая пресс и иногда, в перевороте, повисая на хвосте, как на страховке.
– Здорово, – сказал Крокодил. – Ты так тоже умеешь?
– А чего там уметь? Элементарная координация движений.
– Как он управляется?
– Что? Хвост? А там пластина сенсорная вдоль спины, то есть мышцами спины и… ягодиц ты шевелишь хвостом, – Тимор-Алк покраснел. – Она сегодня поздно начала. Еще минут сорок придется подождать… Зато после зарядки у нее всегда хорошее настроение.
– А во время зарядки?
– Э-э-э… Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, костюм моего размера у вас найдется?
* * *
Разумеется, первым делом он зацепился хвостом за развилку ветки и долго не мог освободиться.
Шана тренировалась сверху, стволы покачивались под ее весом, листва угрожающе шелестела. Справившись с хвостом, Крокодил намотал его на руку и так, потихоньку и неуклюже, взобрался почти на самый верх. Ветки здесь были отполированы, как перекладины турника; Крокодил пристроился у самого ствола, наблюдая, как безо всякой грации, без намека на рисовку Шана в сотый раз выполняет переворот.
Вот она зацепилась хвостом за ветку. Повисла, расслабившись, сосредоточившись на дыхательном упражнении. Крокодил слышал ее сопение – неженственное, как штанга.
– Шана, – сказал Крокодил. – Дайте мне возможность поговорить с новыми мигрантами с Земли.
Ее сопение сделалось громче.
– У меня мало информации, – сказал Крокодил. – Пожалуйста. Может быть, работа волонтером при миграционном офисе… Я могу и пользу принести, я ведь тоже мигрант!
Она сильно прогнулась, продолжая висеть на хвосте, и вдруг ухнула вниз – у Крокодила перехватило дыхание. Шана на лету схватилась за ветку, погасила колебания, подтянулась, перехватила ветку повыше, снова подтянулась; Крокодил не удивился бы, если бы хвост яростно хлестал ее по ногам, – но тот безвольно болтался, как войлочный.
– Пожалуйста, Шана. Это важно для моего решения… Это может оказаться важным для вашего внука.
Женщина подтягивалась раз за разом. Руки ее дрожали от напряжения.
У Крокодила затекла нога. Он выпрямился, шагнул вдоль ветки, как канатоходец; в босую ступню впился невидимый шип. Крокодил зашипел, потер подошвой о колено – и неожиданно сорвался вниз.
Счастье, что, сидя, он успел выпустить хвост, намотанный на руку. Судорожно дернувшись, хвост инстинктивным движением – откуда такой инстинкт у вечно бесхвостого Крокодила?! – захлестнулся за ветку, и Крокодил повис, как лягушка на ниточке.
Сверху закачались ветки. Дерево дрогнуло; совсем рядом оказалось красное, потное лицо Шаны.
– Я не люблю, когда меня обманывают, Андрей Строганов. «Волонтером при миграционном офисе» – чтобы поднять уровень социальной ответственности? Чтобы за мой счет приблизить начало проекта? Чтобы я оказала услугу Махайроду?
Крокодилу было страшно неудобно беседовать в такой позе. К тому же он чувствовал: мышцы, отвечающие за хвост, вот-вот сведет судорогой.
– Нет, – ответил он честно. – То есть… да. Но мне нужна информация о Земле, понимаете?
– Вы отправитесь на Землю и все узнаете!
– Шана, – Крокодил чувствовал, что сейчас упадет, – но если на Земле случилась катастрофа и мне некуда возвращаться?
Его хвост соскользнул.
Цепляясь, ругаясь, всаживая в ладони занозы, Крокодил пролетел несколько метров и повис, как белье, зацепившись за ветку над самой землей.
* * *
Всю дорогу до миграционного центра они молчали; Крокодилу пришлось вообразить, что рот у него заклеен крест-накрест пластырем. Это худо-бедно помогало; вопросы рвались наружу, как пена из теплой кружки, но интуиция подсказывала, что задавать их сейчас не время.
Шана была зла.
Сильная женщина, она ненавидела себя в роли испуганной, сбитой с толку просительницы. Она не умела бояться, поэтому страх сводил ее с ума: страх за внука. Даже отправляя его на Пробу, она так не переживала.
Она ненавидела себя за откровенность с Крокодилом. Сейчас, в транспортной капсуле, она была уверена, что мигрант перескажет Айре их разговор – возможно, даже будет смеяться. Но Шана плевала на унижение: она должна была удержать внука от ошибки и не знала как.
Крокодилу было жаль ее. Но он в тысячу раз больше жалел бы Шану, не будь перед ним собственного выбора и за плечами собственного страха. Чем больше он думал о фрагменте своей памяти, тем тверже становилась в нем уверенность, что звонила Светка, бывшая жена, и что речь шла о сыне. «Андрей», – отчетливо слышалось в потоке звуков и интонаций.
Но, может быть, она звала по имени
