Роберт Джордан - Запретный город Готхэн

Но варвар не тратил время на гадания, или на бесцельное брожение. Он направился прямо к большому, каменному зданию, пристроенному к склону холма, у подножия которого и был выстроен Готхэн. Мощные, слепые каменные стены, казалось, были частью самой горы.

Никто не остановил его. Горец поднялся по длинной лестнице, шириной не менее сотни футов, опираясь на свою трость, словно странник, уставший от долгого путешествия. Большие, коричневые двери были открыты и не охраняемы.

Он вошел в большой зал, погруженный в темноту, лишь слегка рассеиваемую бледным светом лампад, в которых горел расплавленный жир.

Монахи, с выбритыми головами, двигаясь в тени, словно призраки, и не обращали на него никакого внимания, принимая его видимо за крестьянина, который пришел, чтобы принести скромную жертву на алтарь Эрлика, Господина Седьмого Круга Ада.

На другом конце зала от потолка до земли свисал большой раздельный занавес из покрытой позолотой кожи. К нему вело с полудюжины ступеней, пересекающих зал. Перед занавесом неподвижно, как статуя, сидел жрец со скрещенными ногами, сложив руки на груди, и склонив голову, как будто находясь в каком-то слиянии с невидимыми духами.

Конан остановился у подножия лестницы, сделал движение, как будто собирается пасть ниц, а потом отскакивает в испуге.

Священнослужитель не обратил на него внимания. Он видел слишком много крестьян из дальних краев, которые испытывали суеверный страх перед занавесом, что скрывал страшное изображение Эрлика. Робкий иргиз будет блуждать по храму несколько часов, прежде чем успокоиться достаточно, чтобы быть в состоянии принести божеству свою жертву. Кроме того, ни один из жрецов не обратил внимания на человека в кафтане, который, словно бы смутившись, выбежал наружу.

После того, как Конан убедился, что никто не смотрит на него, он проскользнул сквозь темные ворота на расстоянии от позолоченного занавеса и пошел ощупью по не освещенному коридору, пока не достиг лестницы. Северянин в спешке, но в, то, же время осторожно двинулся по ней, и вскоре вошел в длинный коридор, в котором мерцали как светлячки в туннеле, искры света.

Варвар знал, что огни были слабыми лампадками в маленьких кельях, протянувшихся вдоль коридора, и в этих каморках жрецы проводили большую часть своего времени, созерцая мрачные тайны, о чьем существовании во внешнем мире даже не подозревали. Коридор заканчивался лестницей, по который Конан поднялся, не замеченный жрецами в своих камерах. Крошечных точек света в комнатах было не достаточно, чтобы даже немного осветить коридор.

Достигнув места, где лестница изгибалась, Конан удвоил осторожность, зная, что на верхней части лестницы он повстречает охранника. Но он знал также, что охранник, скорее всего, спит. Стражник действительно был там, полуголый гигант с морщинистыми чертами на глухонемом лице. Его голова покоилась на лежащем, на коленях широком, изогнутом мече и было похоже на то, что он спит.

Конан неслышно проскользнул мимо него и вошел в верхний коридор, тускло освещенный развешенными на определенном отдалении лампами. Здесь не выходило наружу открытых келий, но по обеим сторонам виднелись тяжелые, окованные бронзой двери из тикового дерева. Конан подошел прямо к одной из них, особенно богато украшенных резьбой и сверху увенчанных необычным орнаментом из выпуклых прямоугольников. Киммериец присел рядом, внимательно прислушиваясь, затем рискнул и мягко постучал в девять раз с перерывом между каждой тройкой ударов.

Затем последовал момент напряженного молчания, а потом донесся топот быстрых шагов по ковру, и, вдруг громко лязгнув, дверь открылась. В ней появилась стройная фигурка, обрамленная мягким, падающим изнутри светом.

Красивое, стройное, полное жизни женское тело, которое, казалось, излучает некую магнетическую силу самого Запретного Города Готхэна. Ее глаза искрились ярче драгоценностей, полыхающих на повязке вокруг стройных бедер.

Несмотря на одежду местного скотовода на Конане, в глазах девушки блеснула искра узнавания. Она накинулась на киммерийца, сжав его в крепких объятиях смуглых и сильных, как стальная пружина рук.

— Конан! Я знала, что ты придешь!

Конан вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Быстрым взглядом он убедился, что кроме них здесь никого не было. Толстые шерстяные ковры, шелковые атласные диваны и шторы, являли разительный контраст с мрачным уродством остальной части храма. Потом все его внимание было обращено к женщине, стоящей перед ним с белыми руками, сложенными в жесте, самого радостного триумфа.

— Как ты узнала, что я приду, Ясмина? — спросил киммериец.

— Ты никогда не покидал своих товарищей в беде, — ответила девушка.

— Кто же нуждается в помощи?

— Я!

— В конце концов, ты ведь богиня!

— Я же объяснила тебе все в письме! — застенчиво сказала она.

Конан покачал головой.

— Я не получал никакого письма.

— Тогда почему же ты пришел сюда? — спросила девушка, сбитая с толку.

— Долго рассказывать, — ответил он. — Объясни мне, в первую очередь, как Ясмина, у ног которой лежало когда-то полмира, и который отвергла все от скуки, дабы стать богиней в далекой стране, сейчас говорит о себе как о той, кто нуждается в помощи?

— Отчаянно нуждаюсь, Конан.

Нервным движением руки девушка откинула темные волосы. В её глазах виделась усталость и что-то другое, чего никогда раньше Конан не видел — тень страха.

— У меня есть еда, которая будет нужнее тебе, чем мне, — сказала она, садясь на диван, и деликатной ножкой подтолкнула к нему золотой столик, на котором, на золотой посуде лежала жареная баранина, вареный рис и стоял золотой кубок, наполненный вином.

Конан сел без слов и начал есть с огромным аппетитом. Он, казалось, был совершенно не к месту в этой экзотической комнате в своем выцветшем кафтане с широкими рукавами. Ясмина задумчиво наблюдала за ним, уперев подбородок в ладонь с загадочным выражением темных глаз.

— Мир не лежал у моих ног, Конан, — наконец сказала она. — Но того, чем я обладала, было достаточно, чтобы заставить меня чувствовать лишь дурноту.

Это было, как вино, утерявшее свой букет вкуса. Лесть для меня стала звучать как оскорбления, а в клятвах мужчин я видела лишь одни и те же слова безо всякого смысла. Пустые, вынужденные улыбки сводили меня с ума. Все эти люди с бараньим выражением лица, движимые мыслями, также достойными лишь овец.

Все, кроме нескольких людей, таких, как ты, Конан, которые единственные в этом стаде были волками. Я могла бы полюбить тебя, Конан, но в тебе есть что-то дикое, твоя душа, словно острый меч, и я боялась бы тебя, и того, что поранюсь.