Вильгельм, скривившись так, будто съел с килограмм лимонов. Позади мужчины уже обсуждали охоту.
Ванрав с отвращением посмотрел на Вильгельма, но промолчал. Когда Бронислава вернулась с едой, он что-то тихо спросил, не глядя на отвернувшегося к окну Эльгендорфа, а женщина, внимательно выслушав, тихо, даже с сожалением, ответила:
– Да, комната у нас есть. Не шибко красивая, но для юродивых сойдет.
Вильгельм даже не шелохнулся. Ему было все равно.
Он пробыл в комнате до ночи, лежа на твердой кровати. От бадьи, которую ему налили, несло прелым деревом, а на столе таяла принесенная с собой восковая свечка. В потолке зияла дыра, заваленная соломой, но Вильгельм, забравшись на стул, выковырнул из нее все, чтобы видеть небо, но звезды скрывались за плотным слоем облаков. Снизу раздавались веселые крики, пение менестреля и подвывания. Вильгельм заткнул уши. Ему было не до людского веселья.
Ближе к полуночи к уже задремавшему Вильгельму поднялся Ванрав, веселый от выпивки и раскрасневшийся от танцев. В руках он держал две рубахи.
– Пошли. Нас на праздник зовут. Хоть развеешься, потанцуешь, медовухи хлебнешь.
– Я не пойду, иди один! – сказал Вильгельм и отвернулся.
Ванрав настойчиво дернул Вильгельма за штанину.
– Нет, ты пойдешь. Оденешься и спустишься вниз, там уже Ян ждет.
– Пусть ждет, я останусь здесь.
– Ты спуститься вниз и сядешь на лавку, рядом со мной, Вильгельм. Ты расскажешь о себе, обменяешься любезностями, как и делают все люди… Я уже сказал, что ты придешь, я дал слово!
– Забери свои слова назад и дело с концом.
– Я же держу слово и не бегу от трудностей, в отличие от тебя, – голос Ванрава дрожал от раздражения. – Ты спустишься…
– Нет, не спущусь. Я уже все тебе сказал.
Ванрав, уже настроившийся на веселье, бросил одну из рубах Вильгельму на грудь, да с такой силой, что Почитатель чуть не задохнулся от наглости.
– Я сказал, что не хочу! Не хочу и все! Чего тебе надо от меня? – воскликнул он, вскочив на ноги и бросил рубаху на пол. Волосы его разлохматились, щеки покраснели от возмущения. Похож он был на взъерошенного воробья.
Ванрав посмотрел в лиловые глаза, цвет которых скрывали линзы.
– Ты ведешь себя как человеческий ребенок, Вильгельм. А ты Почитатель как-никак.
– Я не ребенок, я взрослый! – буркнул Почитатель, поставив руки в боки.
– Так и веди себя, как взрослый, а не как младенец, – бросил Ванрав и пошел к бадье умыться. Вильгельм смотрел, как друг раздевался, как вода лилась по его загорелым плечам, усам, густым волосам. Как руки, покрывшиеся мозолями от постоянных соприкосновений с работой, взбивали мыльную пену и смывали ее с лица, покрытого тонким слоем дорожной пыли.
Вильгельмовские руки не были даже похожи на женские – он не знал никакой работы, кроме лабораторной и бумажной, а мозоли появлялись разве что после вечеров, проведенных за рисованием и письменной работой. Щеки его мягкие, без единой царапинки. Волосы – слишком шелковистые, как для человеческого мужчины, который провел месяцы в пути. Да и людей Вильгельм чаще видел через отчеты, которые высылал Ванрав.
– Ладно, я пойду. Какая из рубах моя? – выдавил Вильгельм.
Ванрав потер руки об живот, поднял с пола полотенце и вытер лицо. По его широкой груди стекали капли воды.
– Та, бабская. В мужской ты утонешь.
Вскоре они переоделись в рубашки с цветочной вышивкой, которая шла только Ванраву, а Вильгельма делала похожим на пугало в цветочек.
– Ты меня в посмешище превращаешь! – воскликнул Эльгендорф, когда увидел себя в отражении воды в ведре. – На кого я похож?!
– На больного гермафродита в рубахе, – засмеялся Ванрав. – Нам пора. Только от меня не отходи, а то еще пристанут, а ты там и коньки отбросишь от страха.
Вильгельм фыркнул, сдул с глаз темные прядки волос.
– И кто же тебе эта Бронислава? Я бы не стал портить жизнь замужней женщине.
– Да у меня и нет на нее планов, – бросил Ванрав, завязывая ботинки. – В прошлый раз, лет с десять назад, когда она была еще молодой, мы прекрасно провели время. Сейчас у нее семья, а у меня – все еще дорога.
– Какая трагичная история, меня сейчас стошнит, – театрально вздохнул Эльгендорф, поднялся с трухлявой табуретки и пошел к двери. – Пошли. Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.
Внизу веселье было в самом разгаре. Пьяные люди плясали под песни менестреля, тоже изрядно подвыпившего. За столом, спрятавшимся в углу, сидела Бронислава с мужем.
Вильгельм, глубоко вздохнув, пошел вслед за Ванравом, который направлялся прямо к семейке корчмарей, стараясь не вслушиваться в текст песни хмелевшего менестреля.
Муж Брониславы оказался довольно приятным человеком с аккуратной вымытой бородой, но искалеченными руками, покрытыми занозами и лишенными одного пальца. Он что-то рассказывал о семье, детях, эпидемии, но Вильгельм не пытался слушать, только попивал мед и хмелел. Но его опьянение было настолько медленным, что когда Ян уже еле языком шевелил, у Эльгендорфа лишь немного кружилась голова. Почитатель побоялся класть целую таблетку и прожевал всего четверть, чтобы хмелеть от людского алкоголя, но не пьянеть.
Когда хозяин уснул, Ванрав познакомил Брониславу и Вильгельма еще раз, потому что прежнее знакомство получилось куцым.
– Мой братишка Велимир едет к невестке, – гордо произнес Ванрав, а Вильгельм поперхнулся пивом. – Да, вот настолько счастлив, что забыл, как говорить! Даже юродивым иногда получается найти себе подругу.
– Будь славен ваш союз, Велимир! Вы от этого и бледны, что волнуетесь? – прошептала светловолосая Бронислава и впилась в Вильгельма взглядом серых глаз.
Вильгельм испуганно взглянул на Ванрава, но тот лишь гаденько усмехнулся. Тогда Эльгендорфу, когда-то остроумному, пришлось выкручиваться.
– Ой, да, знаете, я настолько волнуюсь, что даже забыл, зачем еду! – воскликнул Вильгельм, но женщина, кажется, не услышала насмешки и продолжила расспрашивать про невесту. Ей было интересно все, вопросы сыпались, а Ванрав, сидевший напротив, изо всех сил старался не рассмеяться.
– Ну, кхм, – замешкался Вильгельм и отхлебнул еще пива, да так много, что поперхнулся. Затем вытер с губ пивную пенку и начал вешать лапшу на уши. – Ее зовут Златовласка и живет она в Праге, недалеко от рыночной площади, где ее отец работает. Он ловит рыбу в Влтаве, разделывает, продает. Мать ее рукодельничает, пять детей кормит и одевает. Четверо умерли, но ничего, она ждет еще одного.
Он замолчал, чтобы перевести дух. Отхлебнул еще пива, пока жидкость двигалась по пищеводу, вспоминал, что еще можно сказать о людях, и продолжил врать.
– Познакомились мы с моей невестушкой в Вене. Ей было десять. Она с отцом торговать приехала, издалека хотела на Хофбург
