Она хотела украсть один из велосипедов, но это было глупо – Вероника всё равно не умела с ним управляться. Да и куда ей ехать? И она сдалась: пожала плечами, растянулась на спине вдоль стены, подложила руки под голову и уставилась в небо. Да пусть хоть смерть!.. Хотя так просто взять и умереть не получится. Вероника читала, что смерть от голода наступает медленно, и уж скорее она станет ползать в ногах у магазинных посетителей, умоляя о помощи, чем выдержит эту пытку, лёжа тут, в трёх метрах от крыльца.
Небо – вот оно будет вечно. Веронике хотелось разглядеть в нём бирюзовые оттенки – мама не уставала повторять, что небо во Флориендейле именно такого цвета. Но не получалось: чистая голубизна, без облачка, без звёзд, без птиц, без… Глаза закрывались. Она устала, очень устала.
* * *
– С тобой всё хорошо? – Кенжел случайно заметил торчащие из-за угла голые ноги и подбежал к неподвижному телу. Девочка не ответила.
– Это легендарный вопрос, – заметил Алишер, подходя сзади. – Ты серьёзно спрашиваешь или издеваешься?
– Отстань, – отмахнулся Кенжел и опустился перед девочкой на колени. Она была несколько старше, чем он изначально подумал, и в ужасном состоянии. Лицо, руки, ноги исцарапаны, словно она продиралась сквозь лес, платье замызгано и порвано. Пульс едва прощупывался, глаза закатились, кожа белая. – Открой воду, – бросил Кенжел брату, осторожно ощупывая девушку. Не найдя видимых повреждений или пятен крови, он медленно перевернул её на бок. – Брызгай на лицо. Ещё, ещё!
Из рюкзака он достал пляжное полотенце, плотно обернул её холодные ноги и постарался их растереть.
– Алишер, бегом в магазин, у них должен быть телефон, – сказал Кенжел. – Вызывай такси, мы отвезём её в больницу.
Веки девушки затрепетали, и через пару мгновений она уже глядела на них мутными испуганными глазами.
– Не в больницу! – просипела она. – Только… не в больницу…
– Тебе надо в больницу, – мягко заметил Кенжел. – У тебя обезвоживание, наверняка истощение. Когда ты в последний раз ела?
– Нет… – пробормотала девушка. Она не могла подняться, но, будь у неё силы, давно убежала бы прочь – столько ужаса было во взгляде.
Кенжел пытался её согреть, но девушку всё равно трясло.
– Откуда ты? Мы можем кому-то сообщить? – спросил Кенжел.
Она заплакала. Закрыла глаза и ничего не ответила.
– Кто ты? – попытался он снова.
– Вероника, – наконец ответила она. – Вероника Эстель Амейн.
– Пф! – фыркнул Алишер. – Ну да.
Кенжел непонимающе взглянул на брата.
– Я не эксперт и могу ошибаться, но Эстель Амейн – так вроде звали их бывшую королеву. Ты сам не помнишь, что ли? – Алишер с беспокойством смотрел на Веронику. – Может быть, она сбежала из психушки?
– Здесь нет ни одной, – покачал головой Кенжел. – Только на севере.
– Ну, как бы то ни было. Версия с королевой не слишком правдоподобная. Что будем делать?
Кенжел взглянул на плачущую девушку, её нечёсаные волосы и странный балахон.
– Вызови такси, – вздохнул он. – Поедем к нам.
* * *
Её спасло именно то, что она была такая грязная и взъерошенная. Кенжел и Алишер завернули девушку в полотенце и сказали водителю такси, что у неё солнечный удар. Это вышло случайно – они просто искали оправдание её внешнему виду и вовсе не ожидали увидеть в Роттербурге её лицо на плакатах «Разыскивается». Ещё сегодня утром их не было, а теперь… Первый плакат Алишер заметил среди рекламы, пока они стояли в пробке, другой Кенжел сорвал с доски объявлений у входа в подъезд. Но водителя они, по счастью, совершенно не интересовали.
Теперь Вероника полулежала на диване в комнате Кенжела, обессиленно уронив голову на огромную подушку, а братья сидели напротив. Когда они привели её в квартиру, девушка едва держалась на ногах, так что они напоили её бульоном и уложили спать. Но Вероника была слишком напугана, чтобы заснуть. Обхватив себя руками, она недоверчиво принюхивалась к незнакомым ароматам и не отводила от братьев глаз. Алишер на неё не смотрел – он вертел в руках мятую листовку «Разыскивается» с фотографией Вероники, но без указания имени.
Кенжел думал не о девушке, а о леденцах на палочках в виде фигурок волшебных существ Флориендейла. После революции «идеологически неправильные» конфеты перестали продавать, и матери списали на работе целый ящик, когда узнали, что у неё два маленьких сына. Кенжел ревел, принимая от няни последний леденец и наблюдая, как она сминает и выбрасывает коробку. Он понимал, что больше никогда не увидит таких конфет. Сейчас это казалось полузабытым сном, смазанным воспоминанием о мире, которого давно не существовало. Леденцы врезались в память, но они были единственной ниточкой, связывавшей его с Флориендейлом. И вот теперь – она.
– Я не помню, – тихо повторила Вероника. – Я помню Мари… Она в тюрьме. Но больше я ничего не помню.
– Почему она в тюрьме?
– Наверное, она похожа на меня… наверное… – пробормотала Вероника.
– А это что? – Алишер показал ей плакат, но Вероника не смотрела: она закуталась в плед и плотно зажмурилась. Её трясло.
– Это бессмысленно, – заметил Кенжел. – Оставь её в покое, Алишер. Дай ей выспаться, восстановить силы. И нужно обязательно вызвать врача.
– Или это просто истерика, – предположил брат. – Ты где врача возьмёшь? Её вон ищут на каждом углу. И если ты собираешься оставлять её здесь, родители…
Кенжел только рукой махнул.
– Родители ничего не заметят. У нас достаточно большая квартира и достаточно… хм… дружная семья, чтобы спрятать одну маленькую девочку.
– Девочка маленькая, а проблема ого-го, – покачал головой Алишер. – Ну хорошо, поселим её у меня, они ко мне никогда не заходят. А я переберусь к тебе.
Кенжел кивнул и сказал:
– Насчёт врача… я поговорю с Джоан.
Алишер вскинул брови и ничего не ответил. Он сложил объявление в несколько раз, разорвал его и вышел из комнаты. Кенжел снова посмотрел на Веронику, положил руку ей на лоб. Горячий…
«А ведь она никогда не пробовала этих леденцов, даже не видела их, – почему-то пришло ему в голову. – Бедняжка!»
ιβ
Самое трудное осталось позади. Самое трудное – привыкнуть быть одной. Потерянной. Забытой. Запертой навсегда. Сидя в углу камеры на тонком матрасе, Мари вдруг поняла, что за всю жизнь никогда ещё не оставалась одна дольше, чем на пару часов. Рядом всегда была Кассандра… Они вместе спали на узкой кровати и толкались у единственного зеркала; одна держала лестницу, пока другая забивала гвозди; одна вытирала тарелки, пока другая мыла посуду.
Но теперь Мари оказалась далеко от дома… и она привыкла. У неё не было книг, чтобы читать, или бумаги, чтобы писать, – только её собственные мысли. В комнате было промозгло и сыро; Мари сидела, поджав ноги, и кусала губы. Сквозь закрытую дверь до неё иногда доносились звуки шагов и голосов, и тогда она начинала громко петь. Мари думала, что знает много разных песен, но сейчас они все, как назло, вылетели из головы, и чаще всего она затягивала старую добрую «Мой Бонни за океаном». Мама пела им эту песню в детстве; удивительно, что она всплыла в сознании именно сейчас. На одном из регулярных допросов Мари даже проверяли с детектором лжи, не скрыто ли в песенке двойное дно – возможно, указание на то, где находится ее сестра. Но нет, она ничего не знала, и это была единственная светлая мысль, огонёк, который грел изнутри. Надежда, что для Кассандры всё обойдётся.
В то же время она понимала, что надеяться глупо. Чтобы Кассандра не попыталась её найти? Никогда! Но что она сделает, неужели пойдёт в полицию? Мари ёжилась от страха, тонкими иголочками пронзающего сердце, куталась в выданное ей на днях на удивление толстое покрывало и пела – чтобы не думать, чтобы забыться, чтобы не помнить.
Громкий стук нарушил неловкое течение мелодии – певица из Мари была так себе. Пришел Госс. Он навещал её так часто, что она уже узнавала его торопливые шаги и поступь тяжёлых армейских ботинок. Обычно он не входил, однако на этот раз открыл дверь и показал Мари через решётку какую-то бумажку.
