Бабрак нахмурился и сказал:
— Не лучшее прикрытие со спины в бою… Ты, Юма, прав. Лучше не связываться с этим Фанг Луном… — Голос Бабрака оборвался, а рассеянный взгляд сконцентрировался на какой-то точке в районе стойки, где разливали напитки.
Проследив направление взгляда юноши, старые друзья увидели то, что так заинтересовало их спутника: у стойки сидела красивая вендийка, одетая в дорогую подделку под платье женщины из северной страны. Длинные стекающие волны черного шелка, лишь слегка обозначившие формы тела, делали женщину более соблазнительной, чем полупрозрачные облегающие наряды кабацких девчонок, сновавших между столами.
Высокий стоячий воротник почти закрывал профиль незнакомки. Тонкие руки с аккуратно накрашенными ногтями небрежно поигрывали чайной чашкой. Женщина молча сидела, обозревая комнату и посетителей.
— А наш Бабрак кой-чего понимает в этой жизни! — радостно объявил Юма после минутного созерцания. — Губа не дура. Выбрал себе единственную благородную даму на весь квартал.
Киммериец, делая вид, что его больше интересует кусок рыбы, который он старательно пытался поддеть поданными к столу палочками, заметил:
— Хм, из-за этого наряда отсюда не разберешь, сколько ей лет, да и действительно ли эта дама — благородная аристократка. Но судя по манере держаться в такой обстановке, я сказал бы, что она хозяйка этого заведения, а заодно и этакая матушка-хозяюшка для всех девочек в этом зале.
Даже сквозь загар Бабрак покраснел до ушей.
— Нечего подсматривать за мной. Я просто удивился, увидев вендийку, одетую словно на маскарад, в северное платье…
— Ну разумеется, — поспешил вставить Юма. — А теперь, без сомнения, ты был бы не против узнать, что же скрывается под маскарадным костюмом. Но, право дело, дорогой Бабрак, мы вовсе не собирались смеяться над тобой, а уж тем более вставать на твоем пути. Наоборот, мы всячески приветствуем твою затею и сделаем все от нас зависящее, чтобы она воплотилась в жизнь. Разве не так, Конан? — Юма широко улыбнулся, ловя ответную улыбку киммерийца.
— Чушь какую-то несете. — Бабрак покачал головой в явном замешательстве. Но уже через мгновение он не смог удержаться, чтобы не бросить взгляд на таинственную даму за стойкой. — У меня не было никаких идей.
Весь мой интерес носит лишь чисто эстетический характер… И вообще, я следую строгим ограничениям, наложенным Таримом на воинов истинной веры.
— Ага, — согласился Конан, а затем, поманив Бабрака пальцем, шепнул ему на ухо: — Если ты и все остальные будут слишком строго следовать букве заветов, то вскоре на свет перестанут появляться будущие воины этой самой истинной веры.
— Согласен, — подтвердил Юма, — если бы Тарим хотел абсолютной чистоты своих последователей, он проповедовал бы только среди евнухов.
— Типун тебе на язык, богохульник! — вскипев, воскликнул Бабрак.
Дама, сидевшая в дальнем от друзей углу помещения, обернулась на это восклицание и посмотрела на компанию с некоторым интересом.
— Ладно, ладно, Бабрак, не шуми. Он пошутил. — Конан похлопал юношу по плечу. — Ты мне лучше вот что скажи. Разве все те плотские наслаждения, от которых Тарим призывает отказаться своих истинных последователей в этой жизни, не обещаны им в загробном мире?
Бабрак осторожно кивнул, ожидая подвоха:
— Ну да…
— Тогда ответь мне на вопрос… — Конан старался говорить медленно и убедительно. — Если ты никогда не пробовал тех райских наслаждений, которые обещаны тебе в той жизни Таримом, то как же ты сможешь оценить их, попав на тот свет? Разве такой опыт сделает тебя слабее и затупит твой клинок, сражающийся за истинную веру? Нет. Так не лучше ли еще в этой жизни понять роскошь тех благ, которые обещаны нам Таримом после смерти, чтобы четче понимать, к чему нужно стремиться, соблюдая все законы веры?
Этот аргумент заронил зерно сомнения в неокрепшую душу юного туранца. А его приятелям только этого и было нужно. Стоило Бабраку поколебаться в своей уверенности, как они вскочили и, подхватив его под ослабевшие руки, потащили через зал к торжественно восседавшей на кресле незнакомке.
— Приветствуем вас, госпожа, — начал Юма, говоря на хорошем туранском и делая преувеличенно глубокий поклон, не выпуская, однако, вяло сопротивляющегося Бабрака. — Мадам, мы не могли не обратить внимания… Особенно наш юный друг, который желает высказать свое восхищение вашим одеянием и умением держаться.
Женщина ничего не ответила на эту тираду. Ее губы чуть дрогнули не то в улыбке, не то в недовольной гримасе. На ее лбу вполне могли оказаться легкие морщины, но даже если они там и были, то умелый грим сделал свое дело, полностью скрыв их. Какая-то сила исходила из раскосых, аккуратно подкрашенных глаз. Даже на критический взгляд Конана, те части тела, которые не были скрыты под складками шелка, были вполне многообещающими для дальнейшего приятного узнавания.
— Правда, госпожа, — заговорил Конан, давая Бабраку время собраться с мыслями, — для нас, старых бойцов, только увидеть такую красоту равнозначно тому, чтобы очутиться в самой гуще боя с горящими глазами, кипящей кровью… — Не привыкший отвешивать красивые комплименты, киммериец запнулся, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать пинка Бабраку, все еще молча стоявшему с румянцем во все щеки.
— Разумеется, мадам, — вновь пришел на выручку Юма, — чудо, переворот, который совершает истинная женская красота в израненных сердцах солдат, невозможно описать…
Чернокожий сержант недовольно взглянул на Конана, слушавшего его развесив уши.
Таинственная женщина моргнула и сказала:
— Господа, вы очень любезны и в то же время дерзки, когда обращаетесь ко мне в таком тоне.
При звуках этого низкого голоса, говорившего на правильном, красивом туранском языке, Конан почувствовал, что Бабрак, вздрогнув, начал приходить в себя и вновь уставился на незнакомку.
— К счастью для вас, — продолжала она, прищурив глаза, — я ничего не имею против того, чтобы провести этот вечер не в одиночестве.
Это заявление было адресовано скорее не Бабраку и его приятелям, а собравшимся вокруг подавальщикам, поварам и посудомойкам, вознамерившимся любой ценой оградить покой хозяйки от непрошеных гостей.
— Но я позволю себе заметить, — губы женщины скривились в умелой обольстительной улыбке, — что моя жалкая особа вряд ли заслуживает внимания троих столь достойных воинов.
Она с равным безразличием перевела взгляд с Конана на Юму.
— Я смогу достойно развлечь только одного из вас, не больше.
