Удар о камень оглушил германца. Пальцы разжались, и меч со звоном скатился по крутой лестнице вниз. И в тот же миг тьма беспамятства, более плотная, чем темнота Черной башни, поглотила его и погасила боль.
Йонард с трудом разлепил ресницы, слипшиеся от крови, и подумал, что после этого похода у него прибавится гораздо больше шрамов, чем после пограничных стычек с готами. Имело ли это какое-нибудь значение?
Варвар не знал, где находится и может ли двигаться дальше. Свет изменился, став из зеленого красноватым. Йонард попытался встать, но что-то держало его. «Что-то» было холодным и тяжелым. И весьма похожим на цепи. Йонард оказался прикован к стене. Меча при нем не было. Копья – тоже.
В центре помещения возвышался черный закопченный треножник с огромной чашей-полусферой, такой же черной и закопченной. Вся видимая Йонарду поверхность чаши была испещрена какими-то знаками, которые словно бы проступали из-под толстых слоев сажи и окалины. В самой чаше плавилась красно-бурая масса, она время от времени покрывалась маслянистыми пузырями, которые затем взрывались, с мерзким бульканьем, извергая клубы зловонного пара. Очаг под треножником был выложен крупными белыми камнями, острые края которых говорили, что некогда они составляли единое целое, а теперь, раздробленные безжалостной и нечеловеческой силой, прижаты один к другому, но уже не властны соединиться вновь.
Треножник с чашей, покрытые грязью и копотью, теперь вызвали у Йонарда нездоровое любопытство – ведь огня в очаге не было. Вместо этого в центре круга, очерченного острозубыми каменными осколками, чернел провал, и по всему видно глубокий.
«Ну, это не Валгалла, уж точно!» – мелькнуло в голове германца.
Это предположение подтверждалось еще и тем, что откуда-то снизу долетали отблески чудовищно-громадного кострища, всполохи которого отражались на отполированных неведомым доселе жаром стенках тянущегося вниз узкого жерла-топки. То и дело над ним взметывались фонтанчики искр, беззвучно гаснувших на лету.
Над самим котлом-чашей на длинной с массивными звеньями цепи, конец которой уходил куда-то ввысь и терялся в густой черноте под сводами пещеры, куда не могли уже дотянуться всполохи подземного пламени, висел матовый, точно из белого хрусталя, шар. Внутри этого шара тоже происходила какая – то странная работа: что-то непонятное клубилось там, то сворачиваясь кольцами, то взвиваясь протуберанцами. Игра неизвестно чего в самом шаре, точно находилась в строгом согласии со зловещей игрой света и тьмы на стенах самой пещеры. Всполохи подземного пламени выхватывали из мрака то одну стену из грубо обработанного камня, то другую, то сразу обе облизывал узкий, как жало, язык багрового света. От этого все пространство казалось бездонным ущельем меж высоченных, скребущих небо скал, и думалось, что не к каменному своду крепится цепь шара, а к самому небесному своду.
Чуть в стороне от жертвенника, ближе к стене, виднелся стол, почти скрытый под грудой свитков, частью лежавших на нем аккуратными рядами, а в основном, валявшихся в беспорядке, как на самом столе, так и под ним. Зеленоватый свет, к которому Йонард начинал привыкать, здесь освещал только нишу в самом дальнем углу прибежища мага. Ниша была отгорожена от всего остального пространства решеткой с частыми прутьями, больше походившими на ветви драконова дерева.
Череп на этот раз освещал то, что могло бы привидеться только в кошмаре. Скорее всего – это кошмар и был, потому что наяву, Йонард знал это точно, его бы вывернуло наизнанку от мерзости, которую он увидел… А сейчас ничего, даже не тошнило.
В большой клетке сидело создание, которое могло бы быть крысой… Крыс здесь хватало… всяких… Попалась и такая. Мохнатое туловище покоилось на шести паучьих лапах, а длинная мордочка с умными черными глазками оканчивалась волосатым белым хоботком с тонкой иглой жала. Зато хвост был точно такой, как положено – голый и розовый. Йонард почувствовал, что его все-таки мутит, и отвернулся, но тут же пожалел об этом. Из клетки, стоявшей напротив, на него внимательно глядело чудовище, похожее на питона, но с головой милой маленькой обезьянки. Чудовище смотрело на него с печальным сочувствием, словно пыталось что-то сказать, и Йонард испытал настоящее потрясение, когда понял, что оба эти уродца – разумны.
По сторонам от Йонарда в самую каменную плоть стен были всажены толстенные кольца из витого железа, на этих уродливых выростах безвольно и безучастно висели обрывки цепей. Некоторые куски, отржавели, почти рассыпались в прах. Звенья валялись беспорядочной грудой тут же рядом. Их густым слоем покрывала вездесущая мохнатая пыль. Черный пол обители колдуна тоже местами скрывали серые пласты, нанесенные временем.
Так сначала показалось Йонарду но, приглядевшись внимательно, он понял, что видит на полу искусное изображение свернутого кольцами гигантского змея, изготовившегося к броску. Его огромная голова упиралась в острые обломки камней вокруг черного устья жерла, и теперь они казались ядовитыми зубами мерзкой твари. Здесь стоял тошнотворно-сладкий запах тления, по всей видимости, исходил он от жуткого варева в котле. Йонард до сих пор не подозревал у себя такого буйного воображения, которое в мгновение ока нарисовало перед ним красочные картины вспарывания шейных жил многочисленных жертв, как кровь, еще теплая, темными ручьями стекает в чашу и магическое варево начинает мало-помалу густеть, иногда поблескивая опаловыми капельками жира. Но это, конечно, в том случае, если несчастных не морили голодом до того как отправить в котел.
Однако при этом Йонард даже не счел нужным задуматься о том, что он сам, возможно, и поможет заполнить до краев наполовину пустой сосуд египтянина. Когда ему это было не нужно, пустые тревоги не бередили душу и не трогали цепкого разума, который в это самое время был занят осознанием происходящего с одной единственной целью – найти выход. Правда, Йонард бился над этой загадкой пока без особого успеха, но твердо знал: если все время двигаться в одном направлении, рано или поздно обязательно попадешь туда, куда тебе нужно. Главное, не забыть, за чем шел. Следовательно, он обладал еще одним достоинством, хотя с первого взгляда было трудно в нем такое достоинство заподозрить – терпением. Конечно, его терпение можно было сравнить с терпением согнутого до отказа лука с подрагивающей от напряжения тетивой и безошибочно наведенной тяжелой стрелой.
Шевельнув ржавыми цепями, Йонард решил потерпеть… немного.
* * *
Не сразу, но все же германец понял, что за ним наблюдают. Из темноты выступил человек. Сначала Йонард не видел ничего, кроме блестящей лысины в завитках седых волос, потом разглядел прямой нос с широкими ноздрями, тонкие, сжатые в ниточку губы, узкую бородку и непонятного цвета глаза. Впрочем, в этом зеленом свете все было непонятным. Кроме одного – этот тип был кем угодно, только не египтянином. Йонард повидал на своем веку египтян, и среди них попадались всякие, но…
