И бесплотный дух начал исчезать.
— Платус! — Мейгри протянула руку, пытаясь схватить и удержать эфемерное создание. — Извини! Не покидай меня! Я боюсь! Одна я этого не перенесу!
— Кого ты боишься, сестра? «Знай своего врага». Не эти ли слова говорил нам всегда наш командир? Ты знаешь врага, Мейгри? Истинного врага?
Голос замолк, унесенный ночным ветерком, полным благоухания тропиков. Образ духа исчез из сердца Мейгри, но слова остались и терзали, как зазубренный наконечник стрелы, которую нельзя вынуть, не разорвав сердце.
«Знать своего врага»… «Кого ты боишься?»
Мешочек с зельем медленно выпал из руки Мейгри и остался лежать на полу незамеченным. Ее взгляд был прикован теперь к металлическому сундучку, что стоял — целых семнадцать лет! — у изголовья лежанки.
Семнадцать лет назад она достала его из разбитого космолета и за все эти годы ни разу не открывала.
Опустившись на колени, Мейгри нащупала замок с цифровым кодом. Вспомнить комбинацию цифр было легко: дата ее рождения, дата смерти ее матери. Петли заржавели в сыром тропическом климате и резко заскрипели, когда она подняла крышку. Внутри лежали две вещи: потертая косметичка из парусины и узелок белья, покрытого пятнами. Взяв узелок в руки, она нежно погладила пальцами красно-коричневые пятна — следы крови. А развязав, обнаружила внутри какой-то предмет, завернутый в саван, и тоже весь в крови.
Поколебавшись, Мейгри отложила сверток и взяла сумочку. Провела рукой по грубой материи, по заржавевшим пряжкам. Руки невольно дрожали, когда она расстегивала косметичку. Наконец она высыпала содержимое на земляной пол.
Предметов было немного — только то, что оказалось под рукой, когда она собиралась в темноте в ночь побега. Тогда она плохо соображала. Ей давали лекарства, но боль не стихала. Перед угрозой близкой смерти ничто не может облегчить боль!
Кусочек больничного мыла — все еще в упаковке, небольшой пузырек шампуня, губка, полотенце. Как странно, что сознание человека даже в критический момент способно сосредоточиваться на таких пустяках! Она взяла с собой эти вещи, словно собиралась на уик-энд. Расческа с застрявшими в зубьях светлыми волосками. Маленькая коробочка розового дерева. Мейгри задержала на ней руку; гладкое на ощупь дерево всегда казалось ей живым.
Но коробочку, как и окровавленный сверток, она не стала брать. Рука сама потянулась к другому предмету. Взяв его, Мейгри впервые за семнадцать лет посмотрела в… зеркало.
Лицо постарело, стало серьезнее, чем лицо двадцатичетырехлетней молодой женщины, которая в состоянии отчаяния, одурманенная лекарствами, в спешке укладывала женские принадлежности в косметичку. Длинные светлые волосы, разделенные пробором, обрамляли лицо и волной ниспадали на плечи. Вернулось ощущение жгучей, нестерпимой боли.
Подняв руку, Мейгри коснулась страшного, безобразного шрама — неровного белого рубца, который тянулся от правого виска вниз по щеке, касался угла губ и заканчивался на подбородке.
В ушах снова зазвучал голос, но на этот раз не брата, а ее командира в академии. Он снова и снова повторял: «Знай своего врага».
— Я знаю, Саган, — сказала Мейгри.
Проведя пальцем по шраму, она вздрогнула от боли, словно ощутив прикосновение не пальца, а острого меча, нанесшего эту страшную рану.
Обессилев, она легла на пол, положив голову на сумочку. И коснулась рукой своего отражения в зеркале, в которое неотрывно смотрела.
— Я знаю тебя, мой враг. И боюсь тебя больше смерти.
История — квинтэссенция слухов.
Томас Карлейль, «Французская революция»
Таск внезапно проснулся. Крутанув вращающееся кресло, чтобы встать, он ушиб голень и начал на ощупь искать в темноте, обо что ударился, ругаясь последними словами.
— Свет! — крикнул он, массируя ушибленную ногу. Неожиданно вспыхнувший свет был таким ярким, что Таск прикрыл глаза рукой.
— Черт! — выругался он. — Послабее!
Свет потускнел.
— Слишком много выпил, — заметил Икс-Джей.
— Заткнись! Не пил я. А теперь тихо. Слушай.
Компьютер молчал. Моргая, Таск напряженно вслушивался, пытаясь уловить разбудивший его звук.
— Я не…
— Ш-ш! — Таск щелкнул пальцем по компьютеру, отчего тот раздраженно загудел. — Вот, снова! — сказал он, напряженно подняв голову и нахмурив брови. — Что за чертовщина! Я не раз слышал, как этот корабль издавал странные звуки, но сейчас не могу понять, откуда шум. Может быть, сцепление…
Компьютер издал сдавленный звук, чем-то напоминающий смех обезьяны.
— Что тут смешного? — рявкнул Таск. — Если это сцепление, тебе будет не до смеха, потому что…
— Ты точно перепил. Это синхоарфа.
— Синхо… что?
— Арфа. Синхоарфа. Даю определение: электронный музыкальный инструмент, представляющий собой треугольную раму, внутри которой находятся световые лучи. Если провести пальцами по лучам, как по струнам…
— Да знаю я, что это такое, — прервал его Таск и погладил ушиб на ноге, — но откуда он здесь, черт возьми?
— Арфа принадлежит мальчику. Пойди и посмотри. Кстати, я и так собирался тебя будить. Через двадцать девять минут и пятнадцать секунд мы приблизимся к концу космического прохода. Мне необходимо получить распоряжения о дальнейшем курсе.
— Арфа… — мрачным тоном повторил Таск. Прихрамывая, он пересек палубу и, осторожно ступая, медленно поднялся по трапу, чтобы заглянуть в жилую каюту на верхней палубе.
Там было темно, и Таск с трудом разглядел юношу, лежавшего в гамаке с излучающим свет инструментом в руках. Яркие «струны» синхоарфы отражались в голубых глазах Дайена, который задумчиво и напряженно вглядывался в пустое пространство, где перед ним, наверно, возникали картины прошлого. Вид юноши очаровал Таска. Музыка, пронизанная болью, неожиданно вызвала у Таска чувство одиночества. Собственные горькие воспоминания нахлынули на него: отец, умирающий в муках и отказывающийся принимать болеутоляющие лекарства, пока сын не поклянется исполнить его предсмертную просьбу… Его последний судорожный вздох…
Злой на мальчика и на себя, Таск скатился по поручням и с глухим стуком опустился на палубу.
— Тише, — сказал Икс-Джей, — ты потревожишь мальчика.
— Черт! — сердито фыркнул Таск, садясь в кресло. — Я мог бы разнести тебя на куски, мамочка, и парень даже внимания на это не обратил бы. Мыслями он витает в каком-то другом мире и пусть продолжает заниматься этим и впредь, когда мы его высадим. Эх, поскорее бы!
