– Почему же? – не поняла Гаота.
– Потому что единственное более или менее безопасное место для тебя – это рядом со мной, – вздохнул Юайс. – Я бы еще мог доверить тебя Глуме, но боюсь, что у нее хватает и собственных забот.
– Почему ты перестал быть черным егерем? – спросила Гаота. – Почему ты окаменел вчера во дворе, когда увидел ее коня? Она что-то значит для тебя? Но ты почти три года был в Приюте и никуда не отлучался! Почему?
– Почему я не отлучался три года? – задумался Юайс. – Понимаешь, те, кто убил твою семью, не хотели ее убивать. Или, скажем так, им было на это наплевать. Они могли просто отнять тебя. Если бы не твоя мать. Она была… необычным человеком. Она бы не дала тебя отнять. Поэтому ее и остальных убили. Правда, заплатили дорогую цену. Я так понимаю, что такого урона этим… имни не наносили много лет. А потом они наткнулись на нас. Дальнейшее тебе известно. Как ты думаешь, они оставили мысли о том, чтобы похитить тебя?
– Кто это «они»?.. – прошептала Гаота. – И почему ты решил, что моя мать была необычным… человеком? Ты же не видел ее? И о той схватке я рассказала тебе только год назад. Ты вообще не любопытный. Ты меня ни о чем не спрашиваешь!
– Ты сама все рассказала мне, – не согласился Юайс. – В первые же дни после того как мы отбили тебя.
– Это еще как? – не поняла Гаота.
– Кричала и разговаривала во сне, – пожал плечами Юайс. – Плакала, просила прощения у своих близких. У матери.
– Почему ты не рассказал мне об этом? – вновь остановилась, захлопала глазами Гаота. – Почему?
– Послушай. – Он наклонился к ней. – Если бы ты знала, сколько я еще тебе всего не рассказал, умерла бы от любопытства. А я этого не хочу. Кстати, мы уже пришли.
– Куда? – спросила Гаота, оглядывая низкую глинобитную ограду, из‑за которой торчала кровля крохотного домишки. – Это уже край города. Кто здесь живет?
– Последний городской колдун, – объяснил Юайс и повернулся к замершим в отдалении стражникам. – Друзья мои, вам придется подождать здесь какое-то время. Надеюсь, вы не будете скучать?
– Надеюсь, что будете! – показала язык раздосадованным стражникам Гаота.
Дворик дома был сплошь устлан сухими листьями. Над желто-красным ковром «трудились» два клена, которые росли справа и слева от крыльца. Листья хрустели под ногами.
– Мечтаю о таком… – прошептал Юайс, подходя к ступеням. – Стану старичком – поселюсь в таком доме и буду жить себе… Конечно, хотелось бы, чтобы море плескалось где-нибудь поблизости, но… тихо.
Защитник замер, потом шагнул к висящему у двери шнуру и потянул за него. Гаота прислушалась: в глубине дома раздался тихий звон.
– Что скажешь? – спросил Юайс.
– Голова совсем не болит… – прошептала Гаота. – Стоило пройти через воротца, и…
– Да, – кивнул Юайс. – Этот домик прикрыт от магии. И это еще интереснее. Спрячься за меня.
– Зачем? – не поняла Гаота.
– Никогда не спрашивай!.. – процедил сквозь зубы Юайс. – Мы идем не к старому другу. Говорю «спрячься» – прячься. Поняла?
Гаота снова надула губы, но обидеться не успела. Дверь открылась. Распахнулась, словно сквозняк подул или кто-то невидимый толкнул ее изнутри, но в длинном коридоре никого не было.
– Магия? – осторожно предположила Гаота.
– Ты ее почувствовала? – шагнул внутрь Юайс.
– Нет, – с недоумением выпятила губу Гаота.
– Смею надеяться на то, что однажды ты по-настоящему оценишь свои способности и поймешь… – Юайс присмотрелся к натянутому вдоль низкого потолка шнуру, который уходил в глубь дома, – что, если магии не чувствуется, ее, скорее всего, нет. Хотя…
Юайс осторожно прикрыл дверь, которая была подперта упругой пружиной. Поднятая шнуром защелка упала в предназначенный для нее паз, и дверь снова закрылась.
– Заходи, защитник, – донесся слабый голос из глубины дома. – Кто с тобой? Я не разглядел…
В небольшой комнате у камина, угли в котором уже подернулись пеплом, сидел в плетеном кресле, кутаясь в плед, седой старик. Волосы топорщились на его яйцеобразной голове редким пухом, глаза слезились, руки дрожали, но слабый голос звучал весело.
– Два защитника, – закивал он сам себе, выпуская зажатый в руке конец шнура. – Но мантии новые, хотя уже пропахли какой-то дрянью. Как вас величать?
– Меня зовут Юайс, – опустился на такой же старый, как и хозяин дома, табурет защитник и удовлетворенно кивнул спутнице, которая тут же присела у камина и начала оживлять в нем огонь. – А это моя… ученица. Гаота.
– Хорошая ученица, – вздохнул старик. – Эх, если бы я скинул лет так шестьдесят-семьдесят, записался бы в наставники только ради таких учениц. Но что истлело, то истлело. Хотя, если смочить, вылепить да высушить… то все равно никакого толку. Прорицатель Крафти к вашим услугам. Впрочем, бывший прорицатель.
– Бывший? – поднял брови Юайс. – Разве ты не проявил чудо прорицания только что?
– Брось, защитник, – махнул трясущейся рукой старик и закатился сухим щелкающим хохотком. – Вон мое прорицание. Видишь дверь? Кухонька там. В кухоньке окно. У окна зеркальце прилеплено. Не слишком большое, все-таки не под мой возраст монетами разбрасываться. Но щелкнуть пальцами, чтобы разглядеть в том зеркальце, кто на моем крыльце толчется, я пока еще могу. Пустяшный фокус, а добавляет уважения, добавляет. Веры больше. А больше веры – больше денег. Ты бы подвинул табурет, защитник. Хоть на пару локтей от окна подвинул. Или возьми подушку в углу да сядь на нее, на пол, как твоя ученица. Спасибо, кстати, за огонь, спасибо. За мной тут ходит одна добрая женщина, но сегодня что-то припозднилась, ну так у нее хлопот много; ничего, прибежит еще. Или дочь пришлет. Дочь у нее красавица: не такая, как твоя ученица, защитник, но тоже хороша. Я млею, можно сказать, когда она приходит. Хотя по мне, и ее мамаша хороша. Ничего, что я разболтался? Один да один…
– Ноги? – спросил Юайс.
– Они самые, – пробурчал старик. – Дело такое, семьдесят лет уже, не мальчик вроде, но видел я дедков и в девяносто, что прыгали как мальчики. Застудил я ноги как-то по молодости, а вот беда от той стужи на шесть десятков лет и запоздала. Запоздала, да не разминулась.
– Можно? – спросила Гаота, подвинувшись к старику вместе с подушкой.
– Что можно? – не понял старик. – Поближе сесть?
– У меня отец был прорицатель, – прошептала Гаота, касаясь толстых вязаных носков деда. – Только он прорицал человека частями. Ощупывал, иногда мял, порой натирал, мазал чем-нибудь; глядишь, все части тела снова начинали работать. Или уж во всяком случае советовал, какой травкой воспользоваться, чтобы хворь верх над человеком не взяла.
