– И что он сделал?
– Он выпил. Целых пять минут умирал и все время мучился.
– Ты сама видела?
– Нет, девочек не допускают за Главный Стол. Но потом видела его труп, когда его положили. Кожа у него сморщилась, как старое яблоко, а глаза вылезли из головы. Их пришлось заталкивать обратно…
И так далее.
Тем временем на окраинах Болот полиция стучала в двери, обыскивала чердаки и сараи, рылась в бумагах и допрашивала всякого, кто мог видеть светловолосую девочку; а в Оксфорде обыски шли еще более яростные. Иордан-колледж прочесали сверху донизу, от самой пыльной кладовой до самого темного подвала; такая же участь постигла колледжи Гавриила и Святого Михаила, и главы колледжей написали совместный протест, настаивая на своих древних правах. О розыске Лира могла догадаться только по нескончаемому гудению газолиновых моторов в небе, где сновали дирижабли. Самих их не было видно, потому что тучи висели низко, а по уставу воздушные корабли должны были держаться на определенной высоте над Болотным краем, – но кто знает, какие хитрые шпионские приборы могли быть у них на борту? Заслышав их, она старалась спрятаться или прятала свои заметные светлые волосы под клеенчатым капюшоном зюйдвестки.
И расспрашивала Ма Косту обо всех подробностях своего рождения. Детали складывались в мысленную картину, еще более яркую и отчетливую, чем ее выдуманные истории; она снова и снова переживала бегство из цыганского домика, сидение в чулане, снова и снова слышала хриплые голоса соперников, лязг сабель…
– Сабель? Господи, девочка, тебе приснилось? – сказала Ма Коста. – У мистера Колтера был пистолет, а лорд Азриэл выбил его из руки и свалил мистера Колтера одним ударом. Потом было два выстрела. Как же ты не запомнила – должна была бы, хоть и маленькая. Первым выстрелил Эдуард Колтер, он дотянулся до пистолета и выстрелил, а потом выстрелил лорд Азриэл – он снова вырвал у него из руки пистолет. Попал ему прямо между глаз и вышиб мозги. А потом говорит, спокойно, как ни в чем не бывало: «Выходите, миссис Коста, и несите ребенка», потому что ты подняла такой крик – и ты и этот твой деймон, хором. Он взял тебя, посадил на плечи и стал прохаживаться мимо мертвеца, спокойный и веселый, потребовал вина, а мне велел замыть пол.
Прослушав эту историю четыре раза, Лира уверилась, что помнит все сама, и даже стала добавлять кое-какие подробности – о цвете костюма мистера Колтера, о плащах и мехах, висевших в чулане. Ма Коста смеялась.
А оставшись одна, Лира вынимала алетиометр и вглядывалась в него, как в портрет возлюбленного. Значит, у каждой картинки несколько смыслов? Неужели она в них не разберется? Но разве она не дочь лорда Азриэла?
Вспомнив, что говорил Фардер Корам, она старалась сосредоточиться на трех символах, взятых наугад, и наставляла на них три стрелки. Оказалось, что, если просто держать алетиометр на ладони и глядеть на него как-то особенно лениво, при этом думая о нем, длинная стрелка начинает двигаться упорядоченнее. Она не блуждала как придется по кругу, а плавно переходила с одной картинки на другую. Иногда она задерживалась на трех, иногда на двух, иногда на пяти, и, хотя Лира ничего не понимала, это занятие доставляло ей глубокую, тихую радость, прежде ей не знакомую. Пантелеймон наклонялся над круглой шкалой, иногда в виде кота, иногда в виде мыши, и поворачивал голову вслед за стрелкой; раз или два оба они улавливали какой-то проблеск смысла (будто солнечный луч пробился сквозь облака и озарил величественную панораму холмов), далекого и проглянувшего неожиданно. И каждый раз при этом Лира испытывала трепет, такой же, какой вызывало у нее всю жизнь слово «Север».
Так миновали три дня в непрерывной беготне между скоплением лодок и Заалем. Наступил вечер второй Сходки. Зааль был набит еще плотнее, чем в прошлый раз, если это вообще возможно. Лира и Коста успели занять места в передних рядах, и, когда мерцание огней в лампах показало, что зал заполнен, на помост вышли Джон Фаа и Фардер Корам и сели за стол. Джону Фаа не пришлось призывать к тишине; он просто положил свои огромные ладони на стол, посмотрел на людей внизу, и гул стих.
– Хорошо, – сказал он, – вы сделали, как я просил. И даже лучше, чем я надеялся. Пусть главы шести семей поднимутся сюда, передадут свое золото и подтвердят свои обещания. Николас Рокби, ты первый.
На помост поднялся коренастый чернобородый человек и поставил на стол тяжелую кожаную сумку.
– Это наше золото, – сказал он. – И мы выделяем тридцать восемь человек.
– Спасибо, Николас, – сказал Джон Фаа.
Фардер Корам что-то записал. Первый человек отошел назад, и Джон Фаа вызвал следующего, потом еще одного; они выходили, ставили сумку на стол и объявляли число людей, выделенных для спасательной партии. Коста принадлежали к семье Стефански, и, конечно, Тони был одним из первых добровольцев. Лира заметила, как его деймон-ястреб переступал с ноги на ногу и расправлял крылья, пока Стефански клал на стол деньги и объявлял о наборе двадцати трех человек.
Когда все шестеро глав семей прошли перед столом, Фардер Корам показал свой листок Джону Фаа, и тот, поднявшись, снова обратился к людям:
– Друзья, мы набрали сто семьдесят человек. Я горд и благодарю вас. Что касается золота, то, судя по весу, вы сильно опорожнили свои сундуки, и за это я тоже душевно благодарю вас.
Теперь мы сделаем следующее. Мы зафрахтуем корабль, отправимся на Север, найдем детей и освободим их. Насколько мы понимаем, нас ждет бой. Для нас он не первый и не последний, но мы никогда еще не сражались с людьми, которые похищают детей, и мы должны проявить незаурядную хитрость. Но без наших детей мы не вернемся. Мы слушаем, Дирк Врис.
Внизу поднялся человек и сказал:
– Лорд Фаа, вы знаете, зачем они захватили детей?
– Мы слышали, что это имеет отношение к теологии. Они ставят опыт, но какой именно, мы не знаем. Говоря откровенно, мы не знаем даже, вредит ли это детям. Но так или иначе, добрые у них намерения или худые, они не имеют права рыскать по ночам и вырывать ребенка из сердца его семьи. Слушаем, Раймонд ван Геррит.
Встал тот, кто говорил на первом собрании:
– Лорд Фаа, этот ребенок, которого разыскивают, сейчас он сидит в переднем ряду. Я слышал, что в домах у людей, живущих в окрестностях Болот, переворачивают все вверх дном. Я слышал, что из-за этого ребенка как раз сегодня в Парламент поступило предложение отменить наши древние привилегии. Да, друзья, – сказал он в ответ на возмущенный ропот, – они хотят провести закон, который лишит нас права свободно приезжать в Болота. И вот что мы хотим знать, лорд Фаа: кто этот ребенок, из-за которого нам грозит такая неприятность? Это не цыганский ребенок, насколько я слышал. Почему ребенок земледеров подвергает нас такой опасности?
