индивиды, мы должны давать общему благосостоянию столько же, сколько берем от него. Планируя наше существование, нашу жизнь в соответствии с этим планом.
– Неужели ваш народ, ваши люди так мудры, так альтруистичны, что вы можете сделать это, Хьюла, без правителей, провозглашающих Закон, без жестоких наказаний за нарушения Закона? Неужели вы такие, Хьюла?
– Ну… – Я поколебался, потом честно ответил: – Нет.
Легкая торжествующая улыбка появилась на ее губах, предупредив о ловушке, в которую она меня завела.
То, что я предлагал, и было плановой экономикой Мернии, я еще жалел Народ за то, что он должен это выдерживать; то, что я отрицал, деспотизм правящего класса, беспрекословное подчинение каждого индивида государству – все то, что я заклеймил как от отвратительное, становилось неизбежным.
Я пришел в себя.
– Но мы научимся жить свободно, как индивиды без господ, а не как рабы. Нам абсолютно ясна альтернатива. Некоторые территории на поверхности Земли, замкнутые искусственными пределами, которые мы называем государственными границами, уже пошли по пути, по которому, как ты считаешь, пойдем мы все. У нас есть ужасные примеры, наши тоталитарные государства, основанные на той или иной фантастической доктрине, и мы видим, что они жертвуют счастьем и приносят только несчастья.
Возможно, человечество – заложник расового инстинкта, заставляющего принимать любую судьбу, только не исчезновение, но этот заклад еще не предрешен.
– Неужели, мой Хьюла?
– Да, – ответил я. – Мы еще не в ситуации твоего Народа. Наши ресурсы еще не истощены. У нас еще есть зона безопасности… Мы еще можем спастись от суровой необходимости, которая управляет вами, не навязанным Законом, а собственным просвещенным выбором. Я верю, ра Налина, что соединив усилия в большом неэгоистичном демократическом обществе мы достигнем вершин счастья и благополучия, каких никогда не знали.
Ее улыбка исчезла. Она казалась тронутой.
– Ах, – вздохнула она, – но если даже это больше, чем твоя мечта, мы, жители Мернии, не имеем права…
* * *
Лузан неожиданно начал подниматься. Налина молчала, погрузившись в размышления. Я повернулся к экрану и увидел, что земля, снова безжизненная и темная, уходит от нас. Дорога идет по рампе, поднятой на высоких столбах, и все время поднимается. Наклон заставил лузан замедлить скорость, и теперь мы едва ползли.
Я смотрел вниз на воздушную сеть столбов, поддерживающих эстакаду; от высоты кружилась голова; меня немного тревожила кажущаяся непрочность этого сооружения. Столбы этих лесов казались слишком тонкими, слишком хрупкими, чтобы поддерживать собственный вес, тем более вес лузана. Казалось, они опасно раскачиваются в неподвижном воздухе.
Совершенно неожиданно это кружевное сооружение больше не было лесами, стоящими на камне, оно превратилось в летящую арку, легкий мост над невероятной пропастью. Я посмотрел вниз в эту ужасную бездну, мои глаза болели от напряжения, но дна я не смог увидеть. Пропасть казалась бездонной, ее загадочные глубины пронизывают Землю вплоть до пылающего ядра.
Мы больше не были над страшным провалом. Рампа повернула и превратилась в спускающуюся спираль с милю в поперечнике. И внутри этой спирали, окруженной пропастью, я увидел Ташну.
Я увидел Ташну, но не впервые.
Я видел все это: необычные здания, вырастающие подо мной, большую Центральную площадь, над которой поднимается бесконечно высокий хрустальный столб; в нем бушуют радужно окрашенные облака, а вокруг пульсирует жутким болезненным светом город – город моих снов!
Продолжения заявления Эдит Норн, медицинской сестры
Снотворное подействовало на Джетро Паркера, как мы надеялись. В пятницу утром он проснулся и спросил меня, где он и что с ним случилось. Я велела ему не тревожиться и не задавать вопросы. Накормила завтраком и приказала снова лечь спать. Он подчинился, как ребенок. Когда Эд Хард пришел и спросил, как себя чувствуют пациенты, только опытный профессионал заметил бы различия между бедным Чарли Дорси и фермером.
Здоровые мальчики Роджер Нортон, Дик Доринг, брат Энн, и Перси Уайт представляли проблему. Возбужденные, полные жизни, они постоянно устраивали проделки. Я предложила воспитателям разработать план их деятельности, сходный с тем, что был в лагере, и они это сделали. Я подумала, что вода стала слишком холодна для купания, и запретила это. Было много шума и протестов, но я настояла на своем.
После того как я покормила Паркера днем и подкрепила, как могла, Чарли, мне делать было нечего. Доктор Стоун уехал в Олбани, чтобы заняться своей практикой; Эд и Боб давали мальчикам урок бокса; Шон Мерфи, придя в себя от вечернего недомогания, был занят на кухне. Мысль о Хью прорвала барьеры, которыми я ее окружила. Страшнее всего была неопределенность его судьбы. Вероятно, мне было бы лучше, если бы я знала, что он мертв.
Со странной мыслью, что это позволит мне быть ближе к нему, я пошла в комнату, в которой Хью провел ночь после возвращения от доктора Стоуна и ночь, когда он едва не утонул. Я стояла у окна и смотрела на лес. Я вспомнила, что здесь, внизу, мы нашли одежду Хью, всю в полном порядке. Но он не мертв. Я бы знала, если бы он был мертв.
И тут я услышала крик в доме, хриплый мужской крик, который мог исходить только от Джетро Паркера.
* * *
Я повернулась и бросилась к двери его комнаты. Он был не в постели. Его выпученные глаза были полны ужаса, и он большими руками держался за грудь.
– Джетро! – крикнула я, стоя в двери.
Он что-то отрывал от себя. Руки его были расставлены, как будто он что-то держал в них. Пальцы согнуты, словно сжимали что-то. Руки дрожали, словно держали что-то живое, пытающееся вырваться, освободиться. Но я не видела ничего. Совсем ничего, кроме фермера и скудной обстановки комнаты.
Руки Паркера оторвались от груди, он словно отбрасывал то воображаемое, с чем боролся. Зазвенело стекло. Оконное стекло разбилось, как будто он что-то в него бросил.
– Джетро!
Он повернулся и посмотрел на меня остекленевшими глазами.
– Сосал грудь, – произнес он. Руки его вернулись к волосатой груди, но на этот раз их движения были неуверенны. – Сосал мою кровь.
Белая горячка, подумала я. Гиосцин иногда так действует.
– Ложитесь в постель! – приказала я.
Я подошла к нему, потрогала лоб. Он в холодном поту, но температуры нет.
Это не может быть белой горячкой, разве что она у меня самой. У Паркера в руках ничего не было. Он ничего не бросал в окно, которое в четырех футах от того места, где он стоял, но кто-то бросил!
Посмотрев на Паркера, я увидела на его груди, открытой в разрезе пижамы, покрасневшее
