— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.
— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.
— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.
— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.
— Нет! — сердито возразили гости.
Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.
Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.
Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.
Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.
К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.
Она жаждала почувствовать надежность цепей.
Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?
На ее теле не было ни лоскутка.
На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.
Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.
Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.
Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.
— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного гостя на другого, — что мы слабы, что мы их боимся. Неужели ты слаб, Граник? А ты, Антон?
— Нет! — в один голос ответили они.
— А ты, Ингельд? — спросил Аброгастес.
— Нет, господин.
— Гротгар?
— Нет, отец! — свирепо воскликнул Гротгар.
— Генза? Оркон?
— Нет, господин, — ответили воины.
— Так кто здесь боится Империю? — вопросил Аброгастес.
— Империя сильна, — задумчиво проговорил один из воинов.
— Ты боишься ее? — настойчиво спросил Аброгастес.
— Нет, господин! — решительно отозвался воин.
— В Империи уверены, что мы не будем сражаться, что мы боимся! Они считают нас трусами! — блестя глазами, почти кричал Аброгастес.
— Они ошибаются, господин, — отозвался писец.
— Так они и вправду ошибаются? — обратился Аброгастес к гостям.
— Да, господин! — хором отозвались гости.
— Империя сильна, — вновь повторил один из нерешительных гостей.
— Империя, — усмехнулся Аброгастес, — немощна!
— Что, господин?
— Она немощна! — повторил Аброгастес. Затем он повернулся и, не обращая внимания на распростертую Гуту, вернулся на помост, где встал перед скамьей.
— У вас есть соглядатаи, господин? — спросил воин.
— Да, — кивнул Аброгастес.
— Пусть принесут кольца! — возвестил писец. Гости зашевелились, многие встревоженно заворчали.
Отвергнутая и испуганная Гута, не знающая, что будет с ней, лежала перед помостом. Ее еще сильнее встревожило то, что Аброгастес даже не взглянул в ее сторону, не ударил ее ногой, но еще больше она боялась, что в любой момент, по любой незначительной прихоти внимание гостей вновь будет обращено на нее.
«Наденьте на меня цепи, — еле слышно шептала она, — наденьте цепи!»
Аброгастес опустился на скамью между деревянных колонн.
«Мне нужны цепи, — не переставая, думала Гута. — Прикажите заковать меня, чтобы я не могла бежать, наденьте браслеты на руки и ноги, ошейник на шею, если вы захотите, чтобы я не могла спастись, чтобы я была в безопасности и знала, что буду жить по крайней мере еще одну ночь! Прикажите заковать меня, господин. Я умоляю об этом!»
— Я долго и много размышлял обо всем этом, — объявил Аброгастес.
— Отец, неужели обязательно приносить кольца? — вдруг спросил Ингельд.
— Сейчас самое время принести их, — возразил Аброгастес.
— Самое время? — удивился его сын.
— Да, — решительно отозвался Аброгастес.
— Время пришло! — подхватил Гротгар и ударил обоими кулаками по столу.
— Но Империя вечна! — возразил воин.
— Пусть будет вечной, — усмехнулся Аброгастес.
— Не понимаю…
