Бойцы Специальной группы абсолютно бесшумно подошли к изгороди. Двое из них встали, опершись на нее руками, а другая пара, те, на кого указал сержант, пользуясь плечами товарищей как ступенями, забрались на ограду и легли на ней плашмя. Около минуты они лежали не двигаясь, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Все было тихо. «А если все-таки есть собаки?» – подумал зихерхайтссержант. Он двое суток наблюдал за усадьбой, разглядывая ее с разных ракурсов через прекрасную оптику, но никаких признаков собак не заметил. Впрочем, если собаки и окажутся, его группа готова и к этому, и он обоснованно рассчитывал, что и в этом случае элемент внезапности в операции не будет утрачен.
Время течет неравномерно. Порой оно летит, как бурная весенняя река, а иногда капает редкими капельками. При этом совершенно справедливо, что его сравнивают с жидкостью – оно действительно течет, хотя порой и очень причудливо. Река-Время.
Эта минута показалась зихерхайтссержанту особенно долгой, но и она в конце концов прошла. Бойцы бесшумно спустились в сад, а их место на вершине изгороди заняли еще двое.
«Если бы хозяин имения имел какие-либо представления о том, что такое „безопасность“, он украсил бы свою ограду стальными шипами или, на худой конец, битым бутылочным стеклом», – подумал командир Специальной группы. Впрочем, он понимал это, в данной ситуации это бы все равно его не спасло.
Первая пара бойцов, проникших на территорию имения, маскируясь за кустами, уже приблизилась к парадному входу в особняк. Дверь особняка отворилась, и на порог вышел пожилой и рослый слуга, по виду и выправке – отставной вахмистр, одетый в потертый камзол старомодного покроя, какой в этих краях в богатых имениях носят привратники. Слуга пошел по освещенной светом из открытой двери дорожке, ведущей к воротам. Он шел для того, чтобы проверить, заперты ли на ночь ворота, шел так, как он ходил несчетное количество раз до этого, каждый вечер в течение многих лет. Внезапно на дорожке перед ним появился человек, одетый во все черное, в ботинках с высоким берцем, в темном платке, повязанном поверх волос и с лицом, измазанным сажей. Слуга, отставной вахмистр, много лет прослуживший со своим хозяином в кавалерии и побывавший в разных переделках, скорее удивился, чем испугался, и решительно двинулся навстречу незваному гостю. Вернее было бы сказать – попытался двинуться. Сзади его рот был внезапно зажат чьей-то рукой, и последнее, что он почувствовал, покидая этот мир, была острая резкая боль по всей передней поверхности шеи – от левого до правого угла челюсти. Впрочем, сознание покинуло его настолько быстро, что и боль эта не стала по-настоящему сильной. Второй боец аккуратно, чтобы не нашуметь, уложил тело слуги на газонную траву, стараясь при этом не испачкаться кровью, все еще обильно льющейся из его шеи. Он не любил крови. Если бы перед ним был обыкновенный пехотинец средней комплекции, он просто свернул бы ему шею – аккуратно, бесшумно и чисто. Но старый отставной вахмистр был очень высоким и коренастым мужчиной, и боец из Специальной группы решил не рисковать.
Первый боец, осуществивший отвлекающий маневр, поднял над головой правую руку и выставил большой палец. Остальные, уже перебравшиеся через каменную изгородь бойцы устремились в дом.
В холле, у камина, сидел владелец имения. Он слегка раскачивался в кресле-качалке и курил свою трубку, с которой не расставался со времен службы. В помещении распространялся вкусный запах ароматного табака из Нового Света. Он спокойно повернул голову и посмотрел на ворвавшихся к нему бойцов Департамента Государственной Стражи.
– А, это уже вы? Что ж, молодцы, довольно скоро. Я ждал вас дня через два… – Он замолчал и стал снова рассматривать поленья, горевшие в камине.
Командир Специальной группы вышел вперед и громко сказал:
– Темник Сноу, вы арестованы за подготовку государственного переворота!
– Только-то и всего? – улыбнулся ему Сноу. С улицы раздался шум подъезжающих к дому карет…
Двумя часами позже, глубокой ночью, Сноу был доставлен во внутреннюю тюрьму Департамента Государственной Стражи. В комнате следователей двое сотрудников Департамента задали ему много формальных вопросов о его имени, фамилии, родственниках и многом другом. Все это, по справедливому предположению темника, они о нем и так знали, и он не счел нужным что-нибудь скрывать, лениво и чуть снисходительно отвечая на все их вопросы. Следователи, казалось, были довольны. Один из них, тот, который в ходе формального допроса всячески демонстрировал свое хорошее расположение к арестанту, повернулся и как бы невзначай спросил:
– Ну а где же списки организации?
– Какой организации? – с ироническим удивлением переспросил Сноу.
– Слушайте, бывший темник, не валяйте дурака! – тотчас заговорил другой. – Организации «Волхвы», которую вы возглавляете! И где бумаги, которые вам передал младший Зальцман?
– Боюсь, господа, мне вас нечем порадовать, – спокойно ответил им Сноу, – ни того ни другого у меня нет.
– Да, – сказал следователь, – во время обыска у вас ничего не найдено. Но мы знаем, что вы знаете, где эти бумаги. И вы знаете, что мы это узнаем. Не стройте иллюзий, бывший темник, – вы во внутренней тюрьме Департамента и отсюда никогда не выйдете. А перед тем, как вы отсюда не выйдете, вы все, поверьте мне, все нам расскажете. Есть люди слабые и сильные – да, это действительно так. Однако большое заблуждение думать, что слабые люди на допросах раскалываются, а сильные молчат. Слабые раскалываются в течение получаса, самые сильные – в течение двух недель. Мы все равно будем все знать.
– Хорошо, – ответил Сноу, – искренне желаю вам успеха. Спросите меня об этом завтра, сейчас я хочу спать.
Его отвели в одиночную камеру, тщательно перед этим обыскав, отобрав брючный ремень и кожаные шнурки от ботинок. Оставшись один, темник сел на койку, прислонившись спиной к холодной каменной стене, запрокинув назад голову и закрыв глаза. Видимо, у него осталось немного времени и он хотел поразмышлять о чем-то очень для него важном.
Через пять минут он снова открыл глаза.
«Все-таки Департамент уже не тот, – подумал он с грустной улыбкой, – не тот, что при Максимусе IV. Нет той педантичности и профессионализма». Его время истекало, ему пора было уходить. Он с грустью подумал, что так и не увидит, чем же все это закончится. Впрочем, его отец ведь тоже не видел Победы, ради которой он отдал свою жизнь. Он сделал все, что мог, и ему не в чем было себя упрекать – Бог даст – другие докончат то, что он начал. Он взялся двумя пальцами за вторую сверху пуговицу камзола и стал аккуратно ее крутить, пока она не оторвалась и не легла в его ладонь. С виду это была обыкновенная медная пуговица, такая же, как и все остальные. Сняв с нее медную накладку, Сноу положил оловянное основание пуговицы в рот и стал ее разминать зубами. Вскоре серый порошок, заполнявший пуговицу изнутри, заполнил его рот горечью, язык тотчас занемел. Темник чуть поморщился и улыбнулся – он всегда улыбался, прощаясь…
