– Возьми свой нож и уходи. Я не хочу видеть тебя в этом доме.
Но она не двинулась, глаза ее блестели, и все старалась она мою руку схватить.
– Царевна, Ал-Аштара… Да разве я думала, что эти слова… что ты так… Нет! Ничего этого в мыслях… ни у меня, ни у него… Это Талай, Ал-Аштара! Ведь я Талаю сестра, он передать о конях мне велел… что ваш уговор помнит… что с конем тебе поможет…
Она продолжала еще бормотать, но теперь я глядела на нее и не знала, как справиться с тем, что творилось во мне. Вмиг снова предстало, как спала Согдай на груди у Талая в доме братьев Ату. За все эти дни столько раз и с такой болью, самой мне неясной, образ этот являлся, но теперь будто новым светом все озарилось. Не любовными были те объятия – это сестра на плече старшего брата спала…
Я не знала, как не закричать, не заплакать, такая радость вдруг всколыхнулась в сердце. Как девы на праздник весны кричат, новый год начиная, – громко, сильно, и столько в том боли, и радости, и зова, и необъяснимого желания, – так и во мне сейчас все кричало, и я об одном только думала, чтоб не заметила этого Согдай у меня по лицу.
Потому стала провожать ее, уверяя, что больше не гневаюсь, а Талаю чтоб передала, что встречусь с ним, как только отец разрешит взять коня из табуна. Согдай все норовила мою руку прижать к своему лбу в знак благодарности, но я отдергивала, говоря, что не к лицу ей, воину, этот жест служанки и, наконец, выпроводила.
А как она ушла, я подождала немного – и выскочила за дверь, упала лицом в снег. Казалось, что все лицо горит, словно я надышалась дыма. Полежав, перевернулась на спину и долго смотрела на небо, затянутое тучами, без звезд. Снег таял на лице, стекал водой. Я слизывала его с губ и улыбалась. Мне казалось, что уже нестерпимо ясно пахнет весной.
Через день Талай и Согдай подъехали к нашему дому на одном коне.
– Рано приехал, Талай! – крикнула я с порога. – Не спросила еще отца о коне.
– Я уж сам спросил, – ответил он, подъезжая к коновязи. – Вчера ездили с ним табун смотреть. Он разрешил выбрать любого.
Мое лицо загорелось, будто я к огню наклонилась.
– Что за забота? – сказала, как могла, строже. – Сама бы спросила отца.
– Не сердись, царевна, – улыбнулся Талай, спешившись. – Научи вот сестру клинок точить, и поедем к табуну. Не близко он, к вечеру бы успеть.
Мы пошли с Согдай за дом, где лежали в ларях точильные камни. Талай тоже с нами. Пока я учила ее, все чуяла его взгляд, но обернусь – он другим занят: то осматривает узду на стене, то перешучивается со служанками. Как мы закончили, я сходила за коньком в клеть и была готова. Но Талай спросил с усмешкой:
– А аркан не берешь, царевна?
– Разве у тебя нет? – растерялась я.
– Коня ловить не ты ли будешь?
– Талай, я говорила, что не умею, – смутилась я.
– Не говори, что не умеешь чего-то. Вот сестра мечи точить не умела, а ее научили. Бери аркан, Ал-Аштара, теперь сестра будет тебя учить коньков ловить.
– Ты умеешь? – с удивлением посмотрела я на Согдай.
– Я из рода конников, – кивнула она. – Мне духи аркан на посвящение достали. Если б ты не сделала меня воином, была бы я табунщицей.
Я не ожидала такого от тихой Согдай. Оставалось только накрутить аркан на локоть и двинуться за ними следом.
Царский табун ходил в урочище, где пенная река встречалась со своей сестрою. Хорошее было там место, трава сочная, по холмам тайга, так что кони не уходили. Зимой же их кормили особо, и сеном, и зерном, так что отличные высокие сильные кони были у отца, все золотых мастей, от темных до самых светлых. Страха не ведали те кони, и для охоты, и для битвы хороши были. Несколько пастухов и конников жили в урочище, следили за ними, отгоняли волков и людей, которые своих кобыл пытались подвести жеребцу, ведь иметь царских кровей лошадь хотел всякий. Но был в табуне вожак, который лучше любого пастуха за ними смотрел. Об этом жеребце мне отец рассказывал: какой он злой и дикий, с каждым годом все сложнее подпускает людей. Уже несколько раз пытался он увести табун из урочища, перевалив за гору. Один раз пастухи остановили, а другой неожиданно волки помогли. Отец рассказывал, что волков потом собирали и резали недобитых, а кони все живые ушли.
Все это я вспоминала по дороге. Представить себе, как выберу сейчас коня, как сама его поймаю, я не могла. Арканить, конечно, умела, но одно дело поймать овцу, а другое – дикого, под седлом не бывавшего коня.
– Приуныла царевна, – подшучивал надо мною Талай. – Или о барс-коне вспомнила? Хороший конь. Уже не одного человека покалечил. Пастухи говорят, твой отец жеребенка парным мясом выкармливал, чтобы злой стал. Но ты не бойся, воин, найдем на него управу.
Я смутилась и не отвечала.
Чтобы попасть в долину, мы перешли по льду большую реку и поднялись на гору. Сверху урочище напоминало лодку. Прямо под склоном стояли два легких пастушьих домика, а на дальнем краю, где виднелись загоны и было открытое место, еще три.
– Вон там сейчас барс-конь табун водит, – махнул Талай рукой на дальние лысые холмы. – А ниже их кормят, но туда они придут только к сумеркам. Мы с тобой, Ал-Аштара, поедем лесом, не хочу их пугать, не хочу у кормовых мест брать. Согдай, беги к людям, собирай всех.
Она отвязала от седла снегоступы, спрыгнула и легко, где бегом, где скользя, пустилась вниз с холма. Мы двинулись лесом, обходя урочище.
– Скажи, царевна, откуда дует ветер?
– Сзади, коню в левую ногу.
– Не годится. Барс-конь близко не подпустит. Будем обходить стороной. Время потеряем, зато не спугнем. Он вчера сразу понял, что не просто так я лошадей смотрю, – усмехнулся Талай, вспоминая встречу с конем, как с человеком.
– Ты хорошо его знаешь?
– Я-то хорошо, но и он неплохо меня изучил. Всегда догадывается, чего я хочу. Бывает, сам приводит ко мне больного. А если видит, что забирать иду молодняк, – в оба глядеть за ним надо.
– Отец говорил, пастухи боятся его, Талай. А ты не боишься?
– Барс-конь мне не враг, мы понимаем друг друга. Понимаем, что одному царю служим. – Талай говорил о коне как о равном, как о приятеле, с которым, и сам не знает, дружба связывает или соперничество.
Еще проехали молча, потом Талай снова спросил, куда дует ветер.
– Спереди, в левое плечо коню.
– Вот, теперь хорошо, – кивнул конник.
Мы стали подниматься выше, забирая левее. Лес уже редел, снега становилось меньше. Наконец вышли на открытое место, снег здесь был взрыт копытами, низкая замерзшая трава чуть колыхалась на ветру. Наши кони тоже стали склоняться и щипать ее, мы остановились.
