Дат обозначил рукой место у самого края бочонка и спокойно поднял на акробатку глаза.
— Внутренний Причал, — сказал он,— только начинает приобретать влияние и значение, как полноправная часть города. Причем с тесными связями внутри стен. Здесь живут большей частью чужестранцы, но не из Коринфии. Здесь селятся представители племен пустыни, кушиты, уроженцы других Черных держав... и мы, шемиты. — Он улыбнулся. — Я здесь, в трущобах, таких друзей завел!
— Угу, — проворчал Конан, начиная соображать. — Значит, то, что случилось с нами минувшей ночью, было войной уличных шаек? И напали на нас коринфийцы, причем только за то, что мы съездили к Намфету выпить по кружечке с тобой и твоими дружками?
Дат передернул плечами:
— Правильно. Однако не все так просто. Уличные забияки, они, знаешь ли, обожают объединяться вокруг какого-нибудь знаменитого гладиатора. Они все время ставят на своего избранника, носят его цвета, ну и так далее. В нашей группе, в которую входит весь цирк Ладдхью, полным-полно иноземцев: ты, Мадазайя, Рогант, Игнобольд и еще всякие разные, включая меня. А коринфийцев — раз, два и обчелся. Поэтому у ребят из Восточного квартала мы отнюдь не ходим в любимчиках.
— Угу, — повторил Конан и задумчиво покачал головой. — Если я правильно тебя понял, они сделают все, чтобы, прирезать нас где-нибудь в темном переулке, не позволив даже дойти до арены?
— Ну... не исключено, что они и лично за мной охотились,— сознался Дат. — Впрочем, какая разница? Я же сказал — опасность миновала.
— Что-то я не очень понимаю, какой во всем этом смысл, — заявила Сатильда. — Город богатый, жизнь бьет ключом, тут тебе и все сто удовольствий, и сильное правительство, что нечасто бывает! Какого демона при такой благодати затевать войну между кварталами?
Дат осушил свою кружку.
— Совершенно верно, — сказал он девушке. — Вот и я все пытаюсь внушить им, что драки лучше оставить для арены. Ну, то есть им, конечно, надо где-то практиковаться. Большинство здешних ребят выросло с мечтой о триумфальных выступлениях в Империум-Цирке. Для них это единственно возможный путь к уважению и богатству...
— В бедных переулках северных городов существует масса других возможностей выбиться в люди, — задумчиво проговорил Конан и кивнул на кучку плохо одетых людей, чего-то ожидавших возле порога. — Скажем, воровство, контрабанда, разбой, грабеж... Разве твоим молодцам не хватает каких-то качеств, чтобы заняться такими делами?
— Ты опять прав, — снова улыбнулся Дат. — Здесь всего этого тоже хватает, а возможностей, пожалуй, даже и побольше. Тут ведь можно и подработать, и подворовать на строительстве храмов, усыпальниц и акведуков. Но, видишь ли, Империум-Цирк — это как бы сердце всех и всего. Все к нему неровно дышат или, по крайней мере, небезразличны. Весь Луксур на нем свихнут! — И Дат рассмеялся, забавляясь собственным красноречием. — Вы уж меня простите, ребята. Я сам чужой, а полюбил городишко, как будто тут родился!
— И друзей у тебя полно,— вставил Конан. — Живо они на помощь к нам подоспели!
Он покосился на шайку хулиганов, державшихся в сторонке, но явно охранявших своего вожака.
— Да, — подтвердил юный сендаец. — Они наготове, в случае, если Восточники снова полезут. Хотя на ближайшее время мы с ними вроде разобрались. — Он обвел взглядом нищенское убранство таверны. — Со временем, может, даже повадимся отдыхать в каком-нибудь местечке получше...
Памятуя о ночной засаде и содержательных пояснениях Дата, Конан и Сатильда с тех пор ходили только вооруженными и не поодиночке.
На них, правда, никто не нападал, но слухи о стычках между шайками долетали то и дело. И, еще: появляясь в других частях города, они все время чувствовали на себе взгляды невидимых наблюдателей. И наблюдатели эти были вовсе не из тех, что желают тайком полюбоваться своими героями.
Они, как принято, заводили знакомства, приобретали поклонников. Из этих последних один был особенно интересен: утонченно-развратный северянин по имени Удольф. Он любил шататься по трущобам и нередко, сопровождаемый парой молодых спутников-телохранителей, забредал в пивнушку к Намфету. Он был там не очень-то к месту уже потому, что являлся знатным коринфийцем. Вел он себя очень шумно, а потому торчал еще больше. Очень скоро он принялся одаривать гладиаторов и выпивкой, и чудесами своего остроумия. Главным предметом его забот оказалась Сатильда. Конан быстро подметил, как взирала его подруга на густую черную бороду и отвисшее брюшко коринфийца, и успокоился, перестав считать Удольфа возможным соперником.
— Ну что, прелесть моя? — обратился к Сатильде этот вельможа.— Готова ли ты выступить завтра перед толпами в Цирке? А ты, могучий Сокрушитель, — повернулся он к Конану, громоздившемуся рядом, — как настроение? Боевое? Я слышал, предсказатели, гадающие по кишкам животных, обещают на завтра новым чемпионам блистательные победы! Справишься, значит, с отрядом перебежчиков-хауранцев?
— Хауранские конники — вояки что надо, — серьезно ответствовал киммериец. — Я надеюсь получить удовольствие от встречи с ними...
И он присосался к своей кружке аррака, больше затем, чтобы спастись от дальнейших расспросов.
— Понятно, — добродушно сказал Удольф.— Как все истинные атлеты, ты предпочитаешь не обсуждать подробности своего завтрашнего выступления. Это беспокоит и причиняет лишние волнения. Только мне все равно сдается, что ты раскидаешь всех, кто к тебе сунется. Еще я надеюсь, у тебя хватит ума принять легкую победу, когда тебе ее подадут на тарелочке... — Протянув руку, он коснулся локтя Конана и любовно пощупал твердые мышцы.— Сядь, посиди со мной. Я хотел бы узнать, что ты думаешь о Коммодорусе, этом жалком подобии правителя? Кое-кто считает, что горожанам давно пора было бы устроить восстание и свергнуть его. А ты как полагаешь?
Конан долго молчал, начиная жалеть, что внял приглашению и сел рядом с Удольфом на бочонок. Он постарался, чтобы его сомнений нельзя было прочесть на лице, и между делом позвал Сатильду к себе на колени. О Коммодорусе он знал немногое. И вдаваться в опасные разговоры, затевая поношение местного владыки, отнюдь не желал. Но мальчишка Джемайн, заделавшийся сущим завсегдатаем «Прогулочной баржи» как будто нарочно для того, чтобы досаждать Конану, был, казалось, попросту потрясен словами Удольфа! Он в немом ужасе таращился на коринфийца, пока тот, наконец, не начал сердиться.
— Закрой рот, малыш, — сказал вельможа раздраженно. — А то все мысли вылетят вон, а на их место заползут мухи. Возьми это, юный мошенник, и ступай себе прочь! — Его рука исчезла в складках тоги, а когда вынырнула обратно, в ней был зажат позвякивающий кошелек. Он бросил его Джемайну и сказал уже мальчику в спину: — Если ты знаешь свое благо, никогда не вмешивайся во взрослые разговоры! — Проводив его взглядом, Удольф покачал головой и вновь повернулся к своим собеседникам.— До чего надоеднливый щенок, как его там? Джемайн, кажется?.. Так вот, когда он меня перебил, я начал говорить, что некоторые в нашем городе считают Коммодоруса обыкновенным шутом, который играет мышцами перед публикой и заявляет на всех углах, будто он-де гладиатор! — И Удольф сопроводил эти слова полновесным глотком аррака. — С другой стороны, у него полным-полно влиятельных сторонников и в войске, и вообще повсюду. Кое-кто даже полагает, что со временем он не удовольствуется ролью Тирана, а отважится бросить вызов ревнителям традиций и священству и объявит себя Императором. А ведь глупый народ, это точно, рад будет поддаться его обаянию!
