— Не лейте больше… утону… или замерзну… — шепеляво, но вполне связно пробормотал Лиессин, после чего вновь провалился в тяжелый полусон — полуобморок. Расталкивать и расспрашивать его у Коннахара не было ни желания, ни времени — хриплые окрики надсмотрщиков уже приказывали всем пленным выстроиться снаружи. Потомок Бриана Майлдафа остался в конюшне, под присмотром раненых сиидха, коим дозволялось не участвовать в тяжком деле растаскивания каменных глыб и обгоревших до черноты бревен.
С наступлением сумерек работы завершились. Коннахару в этот день выпало наравне с двумя десятками собратьев по плену разбивать кирпичную кладку в указанном месте стены какого-то здания в Вершинах: дверги сочли этот участок подходящим для возможного устройства тайника. Никакого секрета не сыскалось, да и врученной увесистой киркой наследник Аквилонии помахивал более для виду — впрочем, так поступало большинство пленников. Бурная деятельность начиналась только при появлении надсмотрщиков, немедля затихая, стоило им удалиться. Неудивительно, что работы шли из рук вон медленно. Разозленные карлики уже не раз наказывали отлынивающих пленных, но толку не добились. Другое дело, что такая работа, тупая и бессмысленная, под непрерывными пинками и оскорблениями надзирателей, выматывала до полного изнеможения.
На обратном пути в конюшни наследнику Аквилонского трона, как и все, еле волочащему ноги от усталости, довелось пройти мимо расчищенной круглой площади. Коннахар несколько раз бывал здесь и прежде, всякий раз задаваясь вопросом — чего ради дверги так старательно убирают отсюда обломки камней? Теперь он смекнул, зачем: карликам понадобилось большое открытое пространство, дабы превратить его в подобие гладиаторской арены. По окружности площадь обнесли решеткой с зубцами по гребню, в середине установили тяжеленный каменный жернов с вделанным в него железным кольцом. Имелись даже зрительские трибуны, сколоченные из первых попавшихся под руку досок и бревен. Сейчас, под вечер, эти грубые скамьи заполняли дверги, явившиеся поглазеть на захватывающее развлечение. Что это было за действо, Коннахар понял с первого взгляда — и похолодел.
Рыча и сквернословя, в круге метался йюрч, прикованный длинной цепью за одну ногу к валуну в центре площадки. Шкура зверообразного воителя отливала солово-желтым цветом, перечеркнутым расплывающимися буро-красными полосами. Принцу показалось, что он узнал Норо Трехпалого, хотя он вполне мог ошибиться — среди йюрч наверняка имелось немало особей подобного окраса. Bceй защиты у йюрч было — маленький круглый щиток не более локтя в поперечнике, а в двадцати шагах от него выстроилось трое или четверо двергов с арбалетами. Щелкали спускаемые тетивы, стрелы с металлическими наконечниками звонко ударяли о вывороченные гранитные плиты… Зрители одобрительно вопили, подбадривая стрелков, арбалетчики обменивались ленивыми замечаниями, неспеша выцеливая живую мишень… Коннахар еще успел заметить, как очередной арбалетный болт вспорол обреченному воину бедро, но тут ближайший надсмотрщик его самого огрел копейным древком так, что помутилось в глазах — а в следующий миг колонна, в которой шел Коннахар, свернула вниз по разгромленной улице.
… Близкое присутствие смерти, своей или чужой, стало настолько привычным, что чувства притупились и выцвели, точно присыпанные пеплом. Отчаяние, надежда, беспомощность, дружеская поддержка, горе, сострадание — в течение дня они настолько быстро сменяли друг друга, что вряд ли у кого достало бы сил уделять внимание каждому из них. День прошел, ты еще жив, и замечательно. А если еще один из твоих спутников вернулся к жизни, то лучшего и пожелать нельзя. К жизни в этот вечер вернулся вдохновенный певец Лиессин Майлдаф. Когда уже в сумерках пленных работников загнали обратно в бывшую конюшню, Коннахар с облегчением увидел, что Льоу пришел в себя и прячется в дальнем темном закутке.
Несколько мгновений принц всерьез размышлял, что будет лучше — обнять вернувшегося в мир живых приятеля или влепить этому приятелю хорошую затрещину по здоровой щеке. Ведь предупреждали же его — не буди лихо, покуда тихо!
— Ожил, герой-сказитель? — буркнул Ротан, без сил валясь на гнилую солому. — Поведай, чем ты так прогневал незлобивый сплющенный народец, что они тебя мало не прикончили? Предложил Зокарру остричь бороду? Сложил скелу о том, как гном сватался к каменной идолице? Ты теперь смахиваешь на Одноглазого Хасти, только помоложе лет эдак на сотню. И разит от тебя к тому же — плескался ты, что ли, в их пойле?
Льоу скорчился в углу стойла, завернувшись в попону, и на вопросы не отвечал. Его колотил крупный озноб, одна половина лица была зеленоватого, другая — черно-синего цвета, левый глаз совершенно заплыл. От предложенной похлебки, в должное время подтащенной к воротам конюшни, как обычно, в огромном медном котле, он с отвращением отказался. Проходившие мимо сиидха бросали на него сочувственные взгляды. В конце концов, тот, что представился целителем, едва не силком заставил Майлдафа проглотить крохотную голубую облатку, затем положил ладони на лоб и на грудь Льоу и пошептал что-то, прикрыв глаза. Целебное действие сказалось немедленно — Льоу вскоре перестал трястись, порозовел и даже смог влить в себя пару ложек сомнительного варева.
— Говорят, якобы у двергов напрочь отсутствует чувство прекрасного, — многозначительно рассуждал Ротан Юсдаль, созерцая, как Лиессин неуклюже управляется с ложкой распухшими пальцами. — Врут, должно быть. Все-таки ты им пришелся по душе, иначе они б тебя живым не отпустили. Да и вообще, тебе несказанно повезло.
— Так что случилось? — Коннахар присел напротив, старательно отводя взгляд от стянувшейся на сторону и полиловевшей физиономии приятеля. Кроме синяка и опухоли, щеку Льоу от глаза до подбородка пересекали глубокие запекшиеся ссадины — видимо, ему с размаху заехали по губам латной рукавицей или чем-то похожим. — Не хочешь говорить?
— Скорее не могу, — с усилием произнес Майлдаф-младший и закашлялся. — Ладно, признаю, я сам виноват. Уж очень хотелось допечь коротышек.
— Поздравляю, ты своего добился, — одобрил Ротан, тщательно вытирая свою миску огрызком хлеба. — Чем же ты их так, а?..
— «Легендой о Предвечном Кователе», — пожал плечами Лиессин, изъясняясь по возможности более короткими фразами.
— Легенда о Кователе? — недоуменно переспросили за тонкой деревянной стенкой. В соседней клетушке завозились, и над верхним брусом показалась голова и плечи одного из сиидха. — Но отчего подгорные жители так оскорбились? Это длинная баллада, красивая на свой манер, хотя и несколько тяжеловесная, как мне кажется… но ничего обидного в ней нет…
