– А что скажешь о Несторе? Он полностью зависим от Компании?
– Не знаю, – подумав, ответила Лилиан. – Но уверена, что затея с «инкийским» королевством придумана для отвода глаз. Нестору нужна вся Заграта.
Потому что он адиген, а адигены не умеют останавливаться на полпути. Нестор нарушил данное его предками слово, пошел против сюзерена, а значит, он нацелился на большой приз.
Тем временем девушка допила вино, сделала знак официанту, чтобы тот вновь наполнил бокал, и с улыбкой посмотрела на Помпилио:
– Мы будем говорить только о делах?
* * *
Оказавшись в безбрежном звездном океане, люди терпеливо искали те его островки, которые наилучшим образом подходили для жизни, а потому миры Герметикона были похожи… ну, если не как близнецы, то уж как родные братья – точно. Все они обладали кислородной атмосферой, на всех была вода, и делились они на сходные климатические зоны. Отличия таились в мелочах: в количестве плодородных земель, в наборе полезных ископаемых, в размерах океанов и животном мире. Картины, что рисовала природа на холстах планет, отличались друг от друга, однако в каждом мире обязательно встречалась птица, которую называли голубем.
Загратийская разновидность отличалась окрасом – сизое тело венчала обязательно белая голова – и крупным клювом. Во всем остальном загратийские голуби были практически точной копией своих собратьев из других миров Герметикона: уверенно возвращались домой с противоположного конца континента, обожали селиться в городах и с удовольствием гадили на памятники. Последняя их привычка Яна Зопчика обычно раздражала, однако сейчас, глядя на засиженную до белизны конную статую Георга IV, главный редактор «Загратийского почтальона» испытывал приятное чувство глубокого удовлетворения. Ненавистный памятник торчал в самом центре площади Единения, которую полукольцом охватывало здание парламента. Собственно, Георг IV и подарил Заграте сей демократический элемент, однако Зопчик, обозревающий обгаженный памятник из окна парламентского кабинета Трудовой партии, не испытывал к прогрессивному монарху никакого почтения. Прогрессивный или нет, Георг IV был потомком адигенов и ничего, кроме омерзения, у Яна не вызывал.
– Чтоб вам всем в дерьме захлебнуться, – едва слышно пробормотал Зопчик, повернулся, услышав открывающуюся дверь, и вопросительно посмотрел на вошедшего в кабинет Кумчика.
Не он один посмотрел – Эмиль Кумчик встречался с генералом Джефферсоном, и его возвращения с нетерпением ждали все собравшиеся в кабинете лидеры Трудовой партии.
– Ну? – выдохнул Рене Майер, белобрысый толстяк, являющийся председателем парламентской фракции трудовиков.
– Как все прошло? – Мика Мучик даже привстал на стуле. – Как?
– Не томи, – пробормотал Ян.
Эмиль, старательно сохраняя на лице бесстрастное выражение, медленно подошел к столу, уселся за него, сложил ручки, обвел друзей долгим взглядом и лишь после этого, вдоволь поиграв на их нервах, широко улыбнулся.
– Начальник полиции разрешил проведение завтрашней демонстрации в поддержку демократических реформ Генриха II.
– Да!
Не сдержавшийся Мика бросился обнимать довольного собой Кумчика, Майер громко захохотал, а Зопчик врезал кулаком по подоконнику.
Старый глупый Джефферсон проглотил наживку, разрешил «мирную» демонстрацию, которая закончится…
Завтра. Всё случится завтра.
Зопчика затрясло от нетерпения.
Завтра!
Невозмутим остался только сидящий в уголке Мойза Пачик. В партии он не числился, никакого официального отношения к ней не имел, а на совещаниях представлял тайного спонсора. И поэтому последнее слово всегда оставалось за ним.
– Радоваться пока рано, – ровно произнес Мойза, когда гомон слегка утих. – Мы еще ничего не сделали.
И поправил неброский галстук. Он вообще был неброским: серенький костюм, недорогие туфли, дешевая сорочка, дешевая шляпа – Пачик делал всё, чтобы не привлекать к себе внимания, и у него получалось, несмотря на ярко-рыжие волосы и приметно-конопатое лицо. Трудовики постоянно забывали о его присутствии и дружно вздрагивали, когда Мойза неожиданно подавал голос.
– Ничего не сделали?
– Рано радоваться?
Трудовики растерянно уставились на незаметного Мойзу.
– Разве ваши люди не готовы? – спросил Майер.
– Готовы, но еще ничего не сделали. – Мойза произносил слова скучным тоном мелкого чиновника. – Дождемся завтрашней ночи, тогда и повеселимся.
– У нас будет повод! – воскликнул Мика, все еще обнимающий Эмиля.
– Надеюсь, – кивнул Пачик.
Собственно, можно было расходиться: все дела сделаны, все приказы отданы, трудовики ждали только приезда Эмиля, однако сухой тон Мойзы заставил Зопчика вспомнить, что он не поделился с друзьями не самой приятной новостью.
– Кто-нибудь, кроме меня, в курсе, что в Альбург прибыл Помпилио дер Даген Тур? – громко спросил Ян.
И перехватил удивленный взгляд Пачика.
– Ну и что? – осведомился Мика.
– Нам какое дело? – поинтересовался Эмиль.
– А кто это? – спросил туповатый Майер.
– Известный путешественник, который считается то ли резидентом лингийской разведки, то ли личным представителем лингийских даров, то ли вообще тайным эмиссаром Сената Герметикона, – ответил Пачик. После чего вновь посмотрел на Зопчика. – Я в курсе.
– В вас я не сомневался, синьор Пачик.
Мойза с достоинством кивнул.
– Какое нам дело до странствующего адигена?
– Вздернем его вместе с остальными, – хохотнул Мика.
– Недолго им осталось, – поддержал друга Кумчик.
– Помпилио опасен, – хмуро отозвался Зопчик.
– Один человек?
– Хорошего же ты о нас мнения.
– Каким бы опасным он ни был, он ничего не разрушит и ничего не изменит. Одиночке это не под силу.
Они говорили правильные слова, очень правильные, однако…
– Почему тебя так заинтересовал Помпилио? – негромко спросил Мойза.
Ян выдержал тяжелый взгляд неприметного представителя спонсора и медленно ответил:
– Помпилио – лингиец. Вдруг следом притащатся его сородичи?
По тому, как резко умолкли остальные трудовики, Зопчик понял, что удар достиг цели.
– Лингийцы прекратили переговоры с Генрихом, – припомнил Майер. – Разве не так?
Именно так. Если бы упрямый король сумел заручиться поддержкой даров, никто не рискнул бы раздувать на Заграте пожар. Лингийский союз признавал только одну форму правления – адигенские дарства, и умел отстаивать свои принципы. Однако Генрих II не согласился пожертвовать независимостью и единоличной властью и теперь пытался самостоятельно спасти и первое, и второе.
