— Э-э, приятель, да тебя накачали почище моего! Ты научился курить лотос, нарушив заветы обожаемого тобой Тарима. — Присев рядом с другом, Конан попытался пошутить: — Не следовало оставлять тебя в кабаке с той шлюхой. Она оказалась одной из многих кумушек, работающих на Фанг Луна. Да ты не переживай, братец. Мы еще выберемся отсюда. Сбрось с себя дурман! Помоги мне! Нам еще нужно расквитаться с убийцами Юмы!
Киммериец похлопал Бабрака по плечу.
На лице туранца не отразилось ничего. Единственной реакцией Бабрака на все слова друга было то, что, в очередной раз выдохнув клуб дыма, он молча протянул трубку Конану, словно предлагая попробовать.
Конан с отвращением отшатнулся и с трудом сдержался, чтобы не выхватить трубку и не отшвырнуть ее подальше. Но если он собирался привести Бабрака в чувство, следовало действовать аккуратно. Хотя, понял киммериец, выбраться отсюда, таща на себе одурманенного товарища, едва ли будет возможно.
Словно клещи сжали сердце и горло Конана. Ему и раньше приходилось видеть людей, ставших жертвами привычки к наркотикам. Но никто из них не был так близок ему, как Бабрак. Бедняга! Строгий последователь заповедей Тарима. Никогда еще Конан не слышал о людях, вернувшихся к нормальной жизни из лотосного дурмана. Наверное, лучше будет оставить парня здесь, а затем вернуться за ним во главе отряда… Но, скорее всего, придется добавить еще одно имя в список потерь, смертельных ударов, нанесенных ему Фанг Луном. Для всего мира Бабрак был теперь так же мертв, как Юма. Да и самому Конану грозила такая же участь.
В отчаянии Конан отошел от одурманенного друга, прошел мимо жаровен и побрел в темноту. Затем, решив, что на всякий случай лучше будет вытащить Бабрака из кольца горящих, дурманящих жаровен, киммериец развернулся и направился назад. Но дым и полумрак сыграли с ним злую шутку. Подойдя к жаровням, Конан увидел, что из них выбиваются совсем другие, синевато-призрачные языки пламени. Подумав, киммериец подошел поближе.
Его взгляд приковала тень, находившаяся в центре огненного круга. С первой секунды Конан все понял, но что-то заставило его пройти сквозь языки пламени и вплотную приблизиться к еще одной жертве Фанг-Луна — Сарии.
Она лежала на низкой резной деревянной кровати, покрытой бархатным покрывалом. Лишь узкая набедренная повязка прикрывала часть ее тела. Множество браслетов и бус, серьги и золотистый пояс лишь подчеркивали ее красоту. Аккуратные, украшенные золотым шитьем тапочки были небрежно брошены у кровати, словно Сария только что забралась на нее, оставив их у изголовья.
Девушка была жива. Ее грудь медленно поднималась и опускалась. Более того, почти без сознания, она сгорала от плотского желания. Вытянувшись на ложе, она изгибалась, словно наложница из гарема в ожидании своего господина. Тонкие руки ласково гладили бархат покрывала и еще более тонкий бархат собственной кожи, словно светившейся в сверкании голубого пламени.
Но все ее очарование, вся красота молодого тела потеряли свою привлекательность в этом зловещем свете синего пламени. Никаких чувственных желаний не пробудили в Конане призывы одурманенной возлюбленной. С дрожью в ногах он подошел к ней и хриплым голосом позвал:
— Сария! Этот мерзавец похитил тебя. И все это из-за меня! Пойдем, девочка. Мы выберемся отсюда и вернемся в наш домик на опушке леса. Эта ночь — самая страшная в моей жизни. Я потерял близких друзей. Но самое дорогое еще можно спасти. Пойдем!
Девушка явно услышала его слова. Но вместо радости узнавания на ее лице отразилось сильное беспокойство. Она открыла глаза и огляделась. Когда же ее взгляд нашел в клубах дыма лицо Конана, девушка застыла от ужаса.
— Сария, девочка. Это же я, твой Конан! Ну, пойдем отсюда. Ты нужна мне, любимая!
Хрипло выдавливая из себя слова, киммериец подался вперед и протянул к девушке руки. Но его ладонь повисла в пустоте. Сария, тщетно прикрывая свою наготу руками, забилась в самый дальний угол своего ложа. Ее лицо, глаза, обращенные к нему, были полны невыразимого ужаса. Из горла вырвался хриплый крик.
— Что случилось, девочка? Тихо, детка, не надо кричать!
Еще одно движение вперед — и воздух задрожал от визга Сарии. Постепенно этот душераздирающий звук перешел в рыдания и вой. Казалось, девушка близка к границе между страхом и безумием. Увидев это, Конан развернулся и вышел за круг пламени в окружающую темноту.
Что за дьявольщина царила в этом замке? Как, как удалось Фанг Луну распознать и захватить все самое дорогое в жизни киммерийца, уничтожить самых близких людей? Великий Кром, как же теперь жить дальше? Лучше бы умереть. В конце концов, его душа уже мертва. Только дурман лотоса еще заставляет двигаться измученное тело… Впереди в полумраке показалась новая дверь. Конан распахнул ее и пошел дальше, даже не остановившись и не поискав глазами опасность.
Вздрогнув от удара захлопнувшейся за ним двери, Конан поднял глаза и огляделся: он оказался в очередной просторной комнате, ярко освещенной укрепленными в стенах факелами и лампами. В нишах по углам испускали дым уже знакомые жаровни. Единственным предметом обстановки было огромное, больше человеческого роста, зеркало в раме из черного дерева с вырезанными на ней фигурами переплетающихся змей. Конан решительно подошел к зеркалу и взглянул в него.
Холодный ужас пронзил киммерийца. Последний, сокрушительный и, самое главное, закономерный удар! Из зеркала на него глядело мертвое, полуразложившееся существо. Истлевшая туника больше походила на саван, но тело сгнило еще сильнее ткани. Единственным проявлением жизни было свечение трупных гнилушек на торчащих из гнилого мяса костях. И самое страшное было в том, что это существо, этот труп был им самим.
Подняв руку, Конан оперся ею на зеркало, словно проверяя реальность стеклянного барьера. И эта рука ничем не отличалась от поднявшейся ей навстречу гнилой клешни с содранной кожей и торчащими костями.
Так вот почему, увидев его, забилась в истерике, едва не лишившись рассудка, Сария. Конан надеялся только, что она не узнала его, своего спасителя и возлюбленного, а решила, что перед нею чудовище, способное нести только смерть объятиями полуразложившихся лап.
Стоя перед зеркалом, Конан, словно парализованный, не двигаясь, рассматривал свое отражение, находя в себе все новые и новые признаки разложения. Кожа на лице покрылась трещинами и язвами, а с головы и вовсе слезла клочьями, обнажив треснувший череп. Зияющий шрам на шее стал шире и глубже настолько, что, казалось, голова в любой момент может не удержаться на прогнившем позвоночнике и, оторвавшись, скатиться с плеч. Под лохмотьями ткани и кожи торчали обломанные ребра. Мышцы рук ссохлись, превратившись в узловатые веревки, кое-где оторвавшиеся от костей и провисшие. Одна нога бессильно висела, словно чужая, а вторая — распухшая от черной кровавой жижи и зелено-бурого гноя — была готова подогнуться и сломаться под давящей на нее тяжестью.
