Фарамунд усмехнулся:
— Лаурс защищал крепость так же, как ее защищает Свен Из Моря. Я потерял одного человека, а семеро было ранено. Еще один утонул в подвале, где разбил бочку с вином и захлебнулся. Наемники, которые служили Лаурсу, сейчас служат мне. Правда, теперь их осталось шестьдесят четыре... Но если учесть, что было семьдесят...
Его улыбка была похожа на волчий оскал. Громыхало поигрывал огромным боевым молотом. По левую руку Фарамунд держался Вехульд, его смуглая рука щупала рукоять боевого топора, нежно гладила, словно обещала вот-вот крепко ухватить в обе ладони.
— Зачем ты приехал?
Фарамунд искоса посматривал наверх, стараясь уловить появление Лютеции. Вздрогнул от громкого голоса. Тревор смотрел исподлобья, ждал ответа.
— Крепость, которую построил Лаурс, — заявил Фарамунд. — побольше этой! И защищена надежнее. К тому же я думаю укрепить ее еще... Да, основательнее. Потому я приехал, чтобы... чтобы пригласить господ Тревора и Редьярда... с их людьми... в мою крепость!
Во дворе громко ахнули. Всюду, куда он смотрел, видел раскрытые рты. Свен выпучил глаза, побагровел. Тревор отшатнулся, впился глазами в этого странного человека на рослом жеребце.
— Зачем? — спросил он в упор.
— Вам там будет защищеннее, — ответил он. Спохватился, добавил торопливо, — Не вам, а госпоже Лютеции. Сейчас очень неспокойное время!
Фарамунд чувствовал на себе взгляды как своих людей, так и всей челяди Свена, и его воинов. Колко и неприязненно смотрел красавец Редьярд. Тревор нахмурился, сказал с колебанием в голосе:
— Надо узнать и мнение самой госпожи Лютеции.
Все чувства Фарамунда были обострены, он чувствовал малейшее движение воздуха, словно сидел с содранной кожей. Глаза его замечали искорки на крыльях пролетевшей над конюшней стрекозы, а в голосе старого воина с удивлением уловил нотку сомнения.
Он ощутил ее приближение задолго до того, как Лютеция подошла к краю перил. Он чувствовал, как она открыла дверь, это на том конце галереи, потом ноздри уловили ее запах... или тень запаха, что усиливался, до тех пор, пока у перил не возникла ее легкая фигура.
Сердце его заколотилось, а в груди возникла сладкая боль.
— Госпожа, — сказал он. Сердце заколотилось с такой силой, что в виски стрельнуло. Мир покачнулся, в душе кольнуло ужасом, что сейчас свалится с коня, как пугливый ребенок. — О, госпожа...
— Не надо повторять, — прозвучал ее нежный голос. — Я слышала все.
— Госпожа...
Ему не хватало слов, он задыхался. Кровь бросилась в голову. Он чувствовал, что щеки полыхают, уже все лицо залило красным, горячая тяжелая кровь прилила даже к шее, а уши раскалились.
Лютеция стояла ровно, на перила лишь слегка опустила кончики пальцев. Голос ее звучал так же нежно, спокойно, но теперь он вспомнил, что так же приветливо она разговаривала с любым челядинцем.
— Мы приняли покровительство благородного Свена, — произнесла она спокойно. — И мы пребудет под его защитой, пока не выясним, где сейчас наша родня.
Фарамунд вспыхнул:
— Эта крепость охраняется хуже, чем охранял свою Лаурс!
— Но вряд ли в окрестных лесах есть еще разбойники, — сказала она все тем же ровным голосом, — способные захватить крепость.
Он не знал, было это похвалой или оскорблением, да и не важно, он слушал музыку ее голоса, упивался ее ангельским обликом, но в груди что-то рвалось болезненно и страшно.
— Других нет, — поспешил он заверить. — Других нет!
— Тогда мы останемся, — сообщила она. — Тем не менее... благодарю. Дядя, поблагодари!
Она сказала таким тоном, словно дядя должен был вытащить монетку и великодушно бросить ему, совсем недавно вывозившему навоз из конюшни. А он, если не поймает на лету, бросится за нею и, разгребая пыль, отыщет, осчастливленный, тут же помчится пропивать...
Тревор что-то проворчал, а Лютеция одарила всех царственным взором, перевела взгляд на крыши дома напротив, только они ей вровень, и, уже потеряв интерес, повернулась, исчезла.
Фарамунд сидел в седле как оплеванный. То, что Лютеция ушла, повергло в отчаяние, а злорадные взгляды этих... этого двуногого скота... этой сволочи... этого мяса для воронья...
Он поднял голову, все содрогнулись от его облика. Переход от стыдящегося к почерневшему от гнева был молниеносен и страшен. Глаза свернули, как пожар в ночи, губы подрагивают в бешенстве, а грудь уже раздувается для яростного крика, после которого его люди бросятся рубить и жечь...
— Хорошо же, — выдавил он страшным свистящим голосом, и всем показалось, что из почерневшего от ярости рта вырвался короткий язык огня, словно из пасти дракона, — я уезжаю!.. Но попомните же...
Он развернул коня. Свен крикнул вдогонку:
— Вы мне угрожаете, голодранцы?
Дикая ослепляющая ярость ударила в голову. Он заскрипел зубами от неистового желания выхватить меч и всех здесь посечь на куски, бросить окровавленные туши под ноги коню. А его закованные в доспехи люди без труда одолеют этих неповоротливых и сонных увальней Свена, хотя их здесь вдесятеро больше.
Не давая сказать себе ни слова, он пришпорил коня. Народ в страхе бросался к стенам. Они пронеслись как грохочущая лавина, уже в виду ворот кого-то стоптали копытами, Всадники держались сзади, никто не смел приблизиться.
От бешенства его раскачивало в седле, в мозгу горячечной чередой проносились сладостные картины, как он рубит, колет, расшибает голову Свену и всем в его замке, а Лютеция, наконец, понимает, от какого сказочного предложения отказалась, что никто и никогда для нее вот так не бросит душу под ее ноги, под ее изящные ступни, не падет ниц, не разорвет грудь собственными руками, чтобы она узрела его пылающее любовью к ней сердце, самое пылкое и преданное...
Конь, чуя настроение седока, перешел в галоп. Деревья проносились мимо, как серые призраки. Ветви угрожающе пытались ухватить за волосы, он пригнулся к конской гриве, холодный ветер остужал и не мог остудить разгоряченное лицо.
Горячая кровь била в голову. Сердце стучало чаще, чем копыта. Он смотрел невидящими глазами в ночь, везде ее облик, везде ее строгие глаза,
Ярость нахлынула следом за гневом. Он рычал как зверь, рука дергалась к рукояти меча. Как, как убедить ее, что эту крепость он завоевал только для нее? Если она только поведет бровью, выказывая неудовольствие его присутствием, он тут же оставит бург! У него достаточно людей, чтобы пройти еще южнее, захватить целый город, Зато у нее будет и защита, и полная независимость от Свена.
Прошла неделя. Он объезжал села, принимал коммендации, так именовалась присяга вольных франков, когда они отдавались под его покровительство. За это он обязывался их защищать, а если его защита им покажется недостаточной, то они так же вольны отказаться от его меча.
