но отталкивающей. Совсем как ты.
Казалось, висеть на мачте тебе вообще не трудно. В сгущающейся тьме твой силуэт размыло, и все, что я мог тогда видеть, – это блестящие в улыбке зубы. Послышался шорох, и с небывалой прытью ты устремилась по шкотам и фалам. Я слышал, с какой выверенной точностью скользили веревки и с какой легкостью ты перебирала руками и ногами. На палубу ты не спрыгнула, а словно снизошла. И я вдруг понял, что в тебе нет неуклюжести, которая была в каждом из нас – в детях. Ты была осторожной и изящной с самого начала.
– У тебя все еще кружится голова? – шепотом спросила ты. Остальных было не слышно, не видно. Должно быть, забылись беспокойным тяжелым сном.
– Ничего не кружится, – глупо соврал я, стыдясь показать свою слабость.
– Ладно, – вдруг послушно согласилась ты. – Можно мне сесть с тобой?
Я недовольно дернул плечом, показывая, что мне, по большому счету, все равно. Но это была ложь. Я хотел, чтобы ты осталась. И ты не ушла. Словно уже тогда знала, что нам никуда друг от друга не деться. Ты вообще всегда была сообразительнее меня.
– Пирр, – прошептала ты где-то у моего плеча, и я вздрогнул. Это был первый раз, когда ты назвала меня по имени, и я запомнил этот миг навсегда.
– Что? – меня все еще тошнило, и я еле держал себя в руках.
– Ты скучаешь по дому? – спросила ты, и я чуть не рассмеялся.
– Нет, – мне пришлось оборвать твои вопросы, пока это не зашло слишком далеко. – Нам выпала великая честь представлять свой род и наших божественных родителей.
– Ты прав, – пискнула ты. – Но я скучаю по папе…
Ты сказала это просто, но так открыто и доверительно, что все мои возводимые в течение недели стены против тебя, раздражающей и возмутительной, рухнули. Только что ты была опасной и надоедливой, но спустя один судорожный вздох превратилась в комфортного товарища, рядом с которым мне было мирно и спокойно. Словно перестав сопротивляться и тратить столько сил на игнорирование тебя, я смог почувствовать разом все: шершавую поверхность палубы, соленый аромат ночной тиши, тихое дыхание твоего маленького тела. Даже тошнота отступила.
Я знал, что нельзя поддаваться этой иллюзии. Здесь, в этой жизни, которая меня ждет, не могло быть места покою и товариществу. Только война и борьба. Но я, хоть был и старше, и злее тебя, оставался ребенком, а поэтому, глянув искоса, спросил таинственным голосом:
– Ты знаешь легенду об Аиде и Персефоне?
– Нет такой легенды, глупый, – засмеялась ты.
– Есть, – заупрямился я, решая выдать то, что знал, за собственную придумку. – Если пообещаешь молчать, я расскажу тебе.
– Нельзя сочинять истории про богов, – укоризненно зашептала ты, но я видел в глазах любопытство.
– Мы никому не скажем, клянусь!
– Клянусь! – важно кивнула ты. И это были лишь слова, не настоящая клятва.
Но я решился рассказать тебе. Я придумал мгновенно, что, если ты кому-то проболтаешься, я буду придерживаться версии, что ты сама все выдумала. Какое наказание они мне придумают? Я и так двигаюсь прямиком к смерти. Что может быть хуже?
Только я не понимал, почему правила хочешь нарушить ты. Возможно, решила, что не так страшно послушать байку про опального бога. Или доверяла мне уже тогда. Я не знал. Но мне предстояло не ударить в грязь лицом и рассказать тебе эту историю так, чтобы ты ее запомнила. Почему-то это казалось важным.
– Хорошо, – начал я с самым таинственным видом. Я надеялся, что был загадочным. – Когда-то давно у богини Деметры была дочь неописуемой красоты…
– Она была Чемпионом? – перебила ты меня, пытливо заглядывая в глаза.
– Нет, не перебивай, или прекращу, – я постарался быть строгим. – Не было никаких Чемпионов. Это случилось до того, как появился Первый Колизей.
Ты испуганно пискнула, и я снова посмотрел сурово, но ты закрыла рот обеими ладошками и закивала, показывая, что слушаешь молча. И я начал с начала:
– В древние времена, еще до Первого Колизея, боги жили в согласии с людьми и нередко спускались с Олимпа на землю. И не раз в двести лет, чтобы в Игре поучаствовать, а тогда, когда им заблагорассудится. А у богини Деметры была дочь Персефона, прекрасная, что утренняя заря. Молодая, как весна.
Деметра очень любила дочь и никуда не отпускала от себя, очень страшилась потерять свою драгоценную девочку. Но иногда все же Персефоне удавалось ускользнуть от строгой матери, и отправлялась она в мир людей. Гуляла в полях и на лугах, собирала цветы, купалась в предрассветной дымке в море и пела песни, что слышно было на мили вокруг.
Однажды, привлеченный песней красавицы, на цветущий луг забрел бог Аид, правитель Подземного мира. Стоило ему лишь бросить взгляд на Персефону, как воспылал он к ней любовью. Схватил Аид Персефону и утащил в свой безжизненный край.
Безутешна была Деметра, ярость кипела в ней. Отправилась она к громовержцу Зевсу, чтобы добыть справедливость.
– Ужасная история, – ты щиплешь меня, и я едва сдерживаю крик.
– Что?!
– Почему это Аид украл Персефону? – возмущенно спрашиваешь ты. – Откуда ты это знаешь? Ты сказал, ее мать была строгой и никуда не пускала. Может, Персефоне надоело это? И она сама хотела пойти с Аидом? А Деметра у тебя настоящая ябеда, отправилась сразу к Зевсу!
– История такая! – заупрямился я.
– Кто-то видел Аида и Персефону на лугу? – спросила ты, хитро щурясь. – Почему Деметра сказала, что Аид украл ее дочь?
– Н-н-нет, – смешался я. – Не знаю, ясно? Это выдуманная история.
– Ладно, – сдалась ты, и плечи твои расстроенно поникли. – Рассказывай, как было дальше.
И твой грустный вид, хотя минуту назад ты светилась весельем и озорством, сломал мое упрямство. Ты всегда побеждала меня, не прилагая усилий.
– Хорошо, – я ткнул тебя локтем. – Мы не знаем, похитил ли Аид Персефону на самом деле. Но Деметра именно так и сказала Зевсу.
Ты радостно закивала, и я продолжил:
– Зевс, дабы добиться справедливости и не вершить поспешного суда, отправился в Царство мертвых. Там он нашел своего брата Аида на троне, а подле него Персефону, у которой в ногах нежился трехголовый Цербер.
Зевс спросил брата, правда ли, что он обманом похитил Персефону из мира живых. Аид предложил спросить у самой Персефоны. И девушка отвечала, что ее дом – рядом с Аидом, где бы они ни находились.
Но тут в обитель Аида ворвалась Деметра, которая тайно следовала за Зевсом. Она кричала и ругалась, обещала, что сожжет мир дотла, уничтожит все живое, если ее дочь
