считали ее неженственной, и почти всю жизнь делала вид, что ей все равно. Однако она радовалась тому, как хорошо справлялись с работой ее руки и ноги.
К несчастью, именно тело являлось главной проблемой, мешавшей решению задачи, которую она перед собой поставила. Мегвин не сомневалась, что могла бы справиться с собой, если бы возникла необходимость, хотя ей было бы нелегко. Но еще труднее оказалось отвернуться от Эолейра и сделать вид, будто она его презирает, что полностью противоречило ее истинным чувствам. Иногда, чтобы выполнить волю богов, требуется ожесточить свое сердце.
Подъем не становился легче. Мегвин шла по заснеженной звериной тропе, которая временами исчезала, и ей приходилось неуклюже перебираться через камни, цепляясь за кустики вереска и надеясь, что они выдержат ее вес. Иногда она хваталась за ветви деревьев, клонившихся под ветром, чтобы добраться до сравнительно безопасного места.
Мегвин сделала несколько остановок, чтобы восстановить дыхание, выжать промокшие перчатки и растереть замерзшие пальцы, терявшие чувствительность. Скрытое тучами солнце успело забраться довольно высоко на западное небо, когда Мегвин преодолела последний подъем и оказалась на вершине Брадах-Тора. Она смела снег и устало опустилась на отполированную ветром скалу.
Под ней раскинулись поросшие лесом предгорья Грианспога. За подножием горы, скрытым падавшим снегом, находился Эрнисдарк, потомственный дом семьи Мегвин. Там сейчас засел Скали — узурпатор ходил по дубовым залам Таига, а члены его банды с самодовольным видом разгуливали по занесенным снегом улицам Эрнисдарка. С этим нужно было что-то делать, и, судя по всему, с такой задачей могла справиться только дочь короля.
Мегвин отдыхала не слишком долго. Тепло, накопленное во время подъема, быстро вытягивал ветер, и скоро ей стало холодно. Она взяла заплечный мешок и вывалила все, что могло ей потребоваться, на черный камень. Потом завернулась в тяжелое одеяло, стараясь по-детски не думать о том, что с наступлением ночи станет еще холоднее. Кожаный мешочек с кремнями она отложила в сторону: ей еще предстояло собрать топливо для костра.
Мегвин не взяла с собой еды, и не только чтобы показать веру в богов, но и потому, что ей надоело удовлетворять потребности своего тела. Плоть, в которой она обитала, не могла существовать без еды, без любви — на самом деле она была сделана из некачественной глины, смущавшей ее постоянной потребностью в пище, тепле и доброй воле остальных людей. Теперь пришло время забыть о земных вещах, чтобы боги смогли увидеть ее настоящую сущность.
На самом дне заплечного мешка лежало еще два предмета. Первый был подарком ее отца, резной деревянный соловей, эмблема богини Мирчи. Однажды, когда маленькая Мегвин безутешно плакала из-за какой-то детской беды, король Ллут встал и оторвал от балки Таига красивую птицу, которая находилась среди резных изображений богов, и вложил ее в руку Мегвин. Теперь только этот соловей остался напоминанием о прежних, утраченных временах. Мегвин на несколько мгновений прижала его к холодным щекам и поставила на круглый камень, где соловей тихонько раскачивался под порывами сильного ветра.
Вторым сокровищем в ее мешке был камень, который ей дал Эолейр, дар дварров. Мегвин нахмурилась и покатала странный предмет на ладонях. Она говорила себе, что взяла его с собой потому, что держала в руках, когда ее посетил посланный богами сон, но на самом деле Мегвин знала истинную причину. Граф передал ей камень, а потом уехал.
Уставшая и слегка отупевшая после долгого подъема, Мегвин смотрела на камень и свою именную руну, пока у нее не заболела голова. Совершенно бесполезная вещь — имя придавало ей фальшивое бессмертие, такой же обман, как великий каменный город под землей. Она поняла: все, что находилось под горой, теперь было под подозрением.
По велению богов она пришла в высокое место. На сей раз Мегвин решила, что позволит им делать, что они пожелают, и не станет пытаться их понять. Если они хотят, чтобы она предстала перед ними, она будет умолять их о спасении своего народа и уничтожении Скали и Верховного короля, ведь эта жуткая пара стала причиной унижения ее невинного народа; если боги не станут ей помогать, она умрет. Но каким бы ни оказался окончательный результат, она будет сидеть на вершине тора, пока они не сообщат ей свою волю.
— Бриниох Повелитель Неба! — закричала она, обращаясь к ветру. — Мирча, облаченная в дождь! Мурхаг Однорукий и дерзкий Ринн! Я слышала ваш зов! И жду решения!
Ее слова поглотило вращение серого и белого.
Мириамель ждала и боролась со сном, но Аспитис долго не мог уснуть, что-то бормотал и ворочался рядом с ней. Она обнаружила, что ей трудно собраться с мыслями, а когда кто-то постучал в дверь каюты, она уже почти заснула и сначала не поняла, откуда доносится звук.
Стук повторился, немного громче. Удивленная Мириамель перекатилась на бок.
— Кто там? — прошептала она.
Должно быть, это Ган Итаи, решила она, — но что подумает граф, если увидит, что ниски пришла в каюту Мириамель? И тут же ей в голову пришла другая мысль: ей стало стыдно, что ниски увидит Аспитиса в ее постели. У Мириамель не было иллюзий — она понимала, что Ган Итаи все знает, — но ей хотелось сохранить остатки самоуважения.
— Господин здесь? — Голос, к ее стыду и облегчению, был мужским — она узнала одного из матросов.
Аспитис сел на кровати. Его стройное тело показалось ей неприятно теплым.
— Что? — спросил он, зевая.
— Прошу прощения, милорд. Вас зовет кормчий. Он извиняется, но говорит, что вы ему необходимы. Он считает, что приближается буря. Очень странная.
Граф снова улегся на спину.
— Клянусь Благословенной Матерью! Который час?
— Омар только что поднялся над горизонтом, лорд Аспитис. Середина вахты, четыре часа до рассвета. Я сожалею, милорд.
Аспитис снова выругался, но сунул ноги в стоявшие у кровати сапоги. Хотя он понимал, что Мириамель не спит, он ничего ей не сказал. Она увидела бородатое лицо матроса в свете горевшей в коридоре лампы, когда дверь распахнулась, потом услышала удаляющиеся шаги Аспитиса и матроса.
Мириамель лежала в темноте, минуты тянулись медленно, она слушала удары собственного сердца, которые стали громче, чем шум успокоившегося океана. Не вызывало сомнений, что все матросы знали, где следовало искать Аспитиса, — они не сомневались, что найдут его в постели любовницы! Мириамель задыхалась от стыда. Она вспомнила о Кадрахе, который оставался в темном трюме, скованный железными цепями, но разве ее невидимые оковы легче?
Мириамель не могла представить, как она сможет снова гулять
