Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

Венеца ахает.

– Ох, черт. Так ты хочешь сказать, что я могла стать такой же, как ты?

– Возможно, если бы ты была не из Джерси.

– Ничего себе. – Вот и доказательство тому, что Венеца уже не ребенок, хотя и ведет себя порой соответствующе: она не радуется тому, что у нее может развиться сверхспособность управлять другими измерениями. Напротив, она крепче стискивает ручку двери джипа, словно ища в ней опору. – Господи, так ты же, значит, теперь город. Что ж, здорово, э-э-э, поздравляю! Полностью поддерживаю этот новый шаг в формировании твоей идентичности. Вот только если к тебе уже заявляются на работу и пытаются сожрать нарисованными монстрами, то что ты будешь делать, если твои данные сольют в Сеть? Представляешь, если эти твари придут к тебе домой?

Бронка старалась об этом не думать.

– Понятия не имею.

Всю оставшуюся поездку до Джерси-Сити, то есть всего лишь около десяти минут, Венеца молчит. Когда Бронка подъезжает к дому Венецы – маленькому, невзрачному, невысокому, расположившемуся через улицу от наполовину заставленной парковки, – она останавливается у тротуара. Однако Венеца не выходит.

– Ты можешь остаться у меня, – совершенно серьезно произносит она.

Бронка удивленно моргает.

– Ты живешь в студии.

– Правильно. Причем одна, без соседей. Шикарно устроилась.

– У тебя даже дивана нет.

– Зато, между прочим, есть целых двенадцать квадратных футов свободного от мусора места на ковре. Или, черт возьми, я даже пущу тебя к себе в кровать. Я меняла белье всего дней пять назад. Семь! Ну, восемь. Ладно, я поменяю белье.

Бронка ошеломленно качает головой:

– Никакого лесбийства.

– Клянусь, что не изнасилую тебя, пока ты спишь, Би. – Несмотря на шутливые препирательства, Венеца смотрит на нее сердито. – Но ты только что сказала мне, что с тобой хочет расправиться целая вселенная чудовищ, которые пожирают города, так что, может, тебе стоит перестать беспокоиться о целомудрии и подумать о своей жизни?

Какая же она лапочка. Бронка вздыхает и затем тянется к ней, чтобы потрепать ее по голове. Венеца притворяется, что хочет увернуться, но потом все же поддается, потому что на самом деле она не против, да и Бронка старается не испортить ей прическу.

– Я не пущу этих тварей в здание, – говорит Бронка. – Это у меня получится. Наверное. Но чтобы сделать хотя бы такую малость, мне нужно находиться в Нью-Йорке. В городе, частью которого я стала, понимаешь? Сейчас же мы не в этом городе, верно?

– Тьфу ты. – Венеца вздыхает. – Точно, я и забыла, что у вас еще правила есть.

Она выходит из машины и слишком долго возится, доставая с заднего сиденья сумочку. Бронка понимает, что девушка все еще пытается придумать, как бы ей помочь.

– Эй. – Когда Венеца поднимает взгляд, Бронка кивает. – Со мной все будет хорошо. Я же…

– …«бунтовала в Стоунволле, растоптала там копа». Да, да, я знаю, Би. Но копы – это тебе не нарисованные краской чудовища из фрейдовских ид.

«То место называется Ур», – думает Бронка, но она и так уже достаточно напугала Венецу.

– Как бы там ни было, я справлюсь. Спокойной ночи.

Что-то бурча себе под нос, Венеца захлопывает дверь.

Бронка ждет, пока девушка не уйдет в дом, и лишь затем отъезжает и направляется обратно. Когда город с радостью приветствует ее по возвращении, она молится любому богу, какой только готов ее услышать, из любого измерения, чтобы ее подруга осталась невредима.

Встранный теплый день, когда все меняется, Королева находится в Куинсе и размышляет о стохастических процессах трехчленной модели дерева. Королева, которую на самом деле зовут Падмини Пракаш, не хочет работать над своим проектом вычислительного анализа, поэтому она вспоминает обсуждение работ Лавкрафта, которое прочитала в «Тумблере», и в момент рождения города смотрит в окно. Обсуждение было не столько интересным, сколько забавным: любители науки спорили с любителями фэнтези о смешных представлениях автора о том, что неевклидова геометрия может нести в себе зло. Завершалось обсуждение выводом, что Лавкрафт, скорее всего, просто боялся математики. Вид из окна Падмини тоже не особенно примечателен. Она смотрит на бесчисленные кварталы Куинса, церкви и рекламные щиты, за которыми маячат вполне евклидовы шпили Манхэттена. День яркий и солнечный, июньский; уже одиннадцать пятьдесят три утра, и, как говорят американцы, часики тикают, поэтому Падмини с тяжелым вздохом возвращается к работе.

Она ненавидит финансовую инженерию и, конечно же, учится в магистратуре именно по этой специальности. Она бы предпочла чистую математику, где можно изящно применять теории ради более благородной (или, по крайней мере, абстрактной) цели – для понимания различных процессов, мышления и самой Вселенной. Но в наши дни получить работу в математике гораздо труднее, чем в финансах, особенно учитывая то, что лотерея с визой H-1B становится все более безвыигрышной, а гестапо из Иммиграционной и таможенной полиции США так и ждет, чтобы под любым предлогом ворваться к ней домой. Так что приходится вертеться.

Затем что-то – может быть, интуиция – побуждает Падмини снова поднять глаза. Она вглядывается вдаль, смотрит на очертания Манхэттена – и в тот же самый миг гигантское щупальце поднимается из Ист-Ривер и крушит Вильямсбургский мост.

Поначалу Падмини даже не знает, который это мост. Она не отличает один от другого. Однако щупальце, по всей видимости, довольно огромно, раз она вообще поняла, что это щупальце. «Оно ненастоящее», – тут же думает Падмини с презрением, свойственным любому истинному ньюйоркцу. Всего за два дня до этого весь ее квартал заполнили большие съемочные трейлеры. В наше время это происходит постоянно, поскольку киношникам вечно хочется, чтобы многонациональный, полный рабочего класса Нью-Йорк стал фоном для их комедийных драм о белых из правящего класса. Поэтому они едут в Куинс, ведь в Восточном Нью-Йорке, по их мнению, все еще слишком много черных, а у Бронкса «своеобразная репутация». Щупальце, огромное и полупрозрачное, возвышается над прибрежными домами Лонг-Айленд-Сити и мерцает, как плохо подключенный монитор – или как дешевые спецэффекты. Естественно, Падмини решает, что это какая-то постановка. «Звонил две тысячи двенадцатый год, просит вернуть голограмму Тупака». Подумав об этом, Падмини хихикает, чрезвычайно довольная собственным остроумием. Умеет же Королева Математики шутить.

Однако щупальце выглядит страшно тяжелым. Падмини признает, что эту деталь мастера спецэффектов уловили правильно; тяжелые, объемные массы вытесняют больше воздуха, чем мелкие предметы, и столь большое трение должно заметно замедлять их движение. Щупальце движется чересчур быстро для тела в свободном падении, но это они, скорее всего, поправят в постобработке. Или обыграют, сказав, что щупальце просто невероятно сильное. Тогда зрители не скажут «не верю».

Когда щупальце ударяется о мост, тот изгибается в голографической тишине… но миг спустя ветер меняется и доносит звук рвущегося металла, трескающегося бетона, а также автомобильные гудки. Дом Падмини содрогается. И… теперь она слышит крики, искаженные расстоянием и эффектом Доплера, но ясно различимые. Находясь в Джексон-Хайтс, в нескольких милях от Вильямсбургского моста, Падмини слышит крики.

Затем сразу за этой звуковой волной поднимается волна… эмоций? Предвкушения? Страха и волнения. Что-то пошло неправильно… и в то же время правильно. Ее внезапно окружают напряжение и правильность, дрожью проходящие через деревья на заднем дворе и вибрирующие в фундаменте старого каркасного дома. Из трещин в стенах вылетают облачка пыли. Падмини вдыхает слабый запах плесени и крысиного помета – он отвратителен, но правилен.

Она встает из-за стола, движимая беспокойством. В тот же миг невдалеке по одному из надземных путей проезжает состав метро. Секунду Падмини мчится вместе с ним, становится поездом: быстрым, мощным, жаждущим, чтобы кто-нибудь нанес граффити на его гладкую, но скучную серебристую кожу, – а потом снова оказывается самой собой. Обыкновенной молодой магистранткой, уже миновавшей пик своей зрелости – двадцать пять лет, если верить модным журналам, – прислонившейся к окну чужой спальни и пытающейся понять, насколько изменился мир.

Внезапно у нее пересыхает во рту. Падмини инстинктивно чувствует что-то дурное, и на этот