И вот снова наступил вечер, костры осветили деревню, и снова вожди покинули хижину короля и уселись на открытой площадке между хижинами для того чтобы пировать и держать последний церемониальный совет. На этот раз пива пили меньше. Ливия заметила, что воины бамула постепенно собираются возле кружка, где сидели вожди. Она увидела Баджудха и сидящего напротив, за горшками с едой, Конана, смеющегося и беседующего с великаном Аджой, военачальником Баджудха.
Киммериец грыз большую говяжью кость и, когда Ливия наблюдала за ним, она увидела, как он бросил взгляд через плечо. Как если бы это был сигнал, которого все они ждали, воины бамула все стали смотреть на своего предводителя. Конан встал, все так же улыбаясь, как бы для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; и вдруг с кошачьей быстротой нанес Адже страшный удар тяжелой костью. Военачальник племени бакала тяжело осел с проломленным черепом и тут же страшный клич расколол небеса, когда бамула ринулись в бой как раздразненные кровью пантеры.
Горшки с едой перевернулись, ошпарив сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены прогибались от ударов падающих на них тел, крики агонии вспарывали ночь и над всем этим поднималось ликующее «Йе! йе! йе!» взбесившихся бамула и пламя копий, малиновых в огненном свете.
Бакала было сумасшедшим домом, который, краснея, превращался в бойню. Несчастные жители деревни были парализованы действиями пришельцев, их неожиданной внезапностью. Мысль о нападении со стороны гостей никогда не могла прийти им в головы. Большая часть копий была сложена в хижинах, многие воины были полупьяные. Падение Аджи было сигналом погрузить сверкающие лезвия воинов бамула в сотни ничего не подозревавших тел; после этого началась резня.
Ливия застыла у своего смотрового окошка, белая как статуя, отбросив свои золотые волосы и схватив их обеими руками у висков. Ее глаза были широко раскрыты, а тело окаменело. Крики боли и ярости вонзались в ее истерзанные нервы почти физически; корчащиеся, изрубленные тела расплывались в ее глазах, а затем снова появлялись с ужасающей четкостью. Она видела как копья тонут в извивающихся черных телах и разливают красное. Она видела как взлетают и опускаются на головы дубины. Из костров, разбрасывая искры, выбрасывали головешки; тростниковые крыши хижин начинали тлеть и вспыхивали. В криках прорезалась еще большая мука, когда жертв живьем стали бросать головой в горящие дома. Запах паленого мяса сделал воздух, который и так уже был пропитан вонью пота и свежей крови, тошнотворным.
Перенапряженные нервы Ливии сдали. Она снова издала мучительный вопль, потерявшийся в реве огня и бойни. Она била себя в виски сжатыми кулаками. Ее разум был на грани краха, превратив ее крики в еще более ужасные взрывы истерического смеха. Напрасно она пыталась постоянно думать о том, что это ее враги умирают так ужасно, что именно на это она безрассудно надеялась и это задумывала, что что эта страшная жертва была справедливой расплатой за бедствия, причиненные ей и ее близким. Неистовый ужас держал ее своей безумной хваткой.
Она не испытывала жалости к жертвам, умирающим под градом копий. Единственным ее чувством был слепой, сумасшедший, безрассудный страх. Она увидела Конана, белая фигура которого контрастировала на черном фоне. Она увидела как сверкает его меч и люди падают вокруг него. Вот клубок борющихся закружился вокруг костра и внутри него она увидела мельком корчащуюся жирную приземистую фигуру. Конан пробился сквозь этот клубок и пропал из вида за вертящимися черными фигурами. Изнутри все громче доносился невыносимый тонкий визг. Толпа раздалась на секунду и Ливия увидела шатающуюся, доведенную до отчаяния приземистую фигуру, истекающую кровью. Затем сильные сомкнулись опять и сталь засверкала в толпе как молния в сумерках.
Поднялся животный лай, наводящий ужас своим примитивным ликованием. Высокая фигура Конана проталкивалась сквозь толпу. Он пробирался к хижине, в которой съежилась девушка, неся в руке сувенир — свет костра отражался красным на отсеченной голове короля Баджудха. Черные глаза, уже не живые, а остекленевшие, закатились, и были видны только белки; челюсть бессильно отвисла будто в идиотской улыбке; красные капли частым дождем проложили дорожку на земле.
Ливия прекратила свои стон и крики. Конан заплатил назначенную цену и теперь шел призвать ее, неся ужасное доказательство своего платежа. Он схватит ее окровавленными пальцами и раздавит ей губы своим ртом, все еще тяжело дышащим от резни. От этой мысли ее залихорадило.
С криком Ливия пробежала через хижину и бросилась на дверь в задней стене. Дверь упала и она стрелой пронеслась через открытое пространство легким и бесшумным белым призраком в царстве черных теней и алого пламени.
Какой-то неясный инстинкт привел ее к загону, в котором держали лошадей. Воин как раз снимал перекладины, отделявшие загон с лошадьми от остальной территории и он вскрикнул от изумления, когда она пронеслась мимо него. Он схватил ее рукой за верхнюю часть туники. Безумным рывком она вырвалась, оставив одежду в его руке. Лошади захрапели и в панике побежали мимо нее, сбив воина в пыль, — высокие, жилистые лошади кушитской породы, уже обезумевшие от огня и запаха крови.
Вслепую она ухватилась за летящую гриву, оторвалась от земли, опять коснулась ее пальцами ног, высоко подпрыгнула, подтянулась и вскарабкалась на напряженную спину коня. Обезумевший от страха табун прошел сквозь огонь, высекая слепящий поток искр маленькими копытами. Испуганные черные люди мельком увидели дикое зрелище — обнаженную девушку, уцепившуюся за гриву животного, которое неслось как ветер, развевавший распущенные желтые волосы всадницы. Затем конь понесся прямо к ограде деревни, взлетел высоко в воздух, захватывая дух, и исчез в ночи.
Ливия не только не могла никаким образом управлять лошадью, но и не чувствовала в этом необходимости. Крики и зарево постепенно исчезали у нее за спиной; ветер путал ей волосы и ласкал ее обнаженные конечности. Она чувствовала только необходимость держаться за развивающуюся гриву и скакать, скакать на край света от всей агонии, горя и ужаса.
И выносливый конь скакал несколько часов, пока, наконец, взобравшись на освещенную звездами вершину, не споткнулся и не сбросил всадницу вниз головой.
Она ударилась в мягкую подушку дерна и какое-то мгновение лежала полуоглушенная, смутно слыша как убегает ее конь. Когда она пошатываясь поднялась, первым, что ее поразило, была тишина. Она была почти осязаема, как мягкий темный бархат, после бесконечного дикарского рева рогов и грохота барабанов, которые сводили ее с ума несколько дней. Она посмотрела вверх на большие белые звезды, густо усыпавшие темное небо. Луны не было, но земля была освещена звездами, впрочем, призрачно, с неожиданными скопищами теней. Она стояла на покрытом травой возвышении, от которого сбегали вниз округлые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. С одной стороны вдалеке она различила плотную темную полоску деревьев, которая обозначала далекий лес. Здесь была только ночь и сумасшедшее спокойствие и легкий ветерок, идущий от звезд.
