Тайво захлебнулся от негодования.
О! Гильдия трактирщиков этого так не оставила!.. пять златников назначил совет старейшин за поимку негодяя!.. целых пять златников!.. за такие деньжищи, прости Вечный, можно купить и голову благородного эрра, а уж этого меченого мерзавца и подавно… но теперь, когда мир встал на голову, а дорожная стража разбежались кто куда, всем, понятное дело, не до пяти златников…
Хозяин сокрушенно вздохнул, в два глотка допил эль и поспешил на кухню.
Я же вышел в общую столовую, присел за стол и прислушался.
Тайво недаром вертелся волчком.
По рассказам хуторян, «Тихий приют» в этих местах считался заведением, приносящим завидный доход. Но сейчас, когда мятеж, словно запруда, перегородил торговые пути, остановив поток путников, даже мой жалкий сребреник явился для него истинной манной небесной. Пустовало не только подворье: в зале, рассчитанном десятка на четыре едоков, я насчитал шестерых, да и с тех, судя по невзрачной одежонке, навар намечался небольшой. Сидели они плотной кучкой и, потягивая эль, вели неспешную беседу; компания подобралась уже несколько часов тому, и постояльцы успели перезнакомиться и пришлись друг дружке по душе.
На мое появление отреагировали вполне дружелюбно, нефритовая ящерка снова сыграла должную роль. Приличные случаю короткие приветствия, традиционные фразы, имена, штрафная, тост за пополнение компании, тост за знакомство, пригоршня осторожных, но неизбежных вопросов…
– Вот, загорбок, трах его тарарах, ломит к дождю, господин лекарь, так как тут быть?.. ага, вот как!.. ну, спасибо, господин лекарь, великое спасибо, от всей души!..
– А ежели вдруг колика, что тогда присоветуете?.. о, благодарю, разумеется, позже!
…и я был признан своим и принят в беседу.
Угощал компанию высокий худощавый купчик с синеватым лицом южанина; судя по всему, он только что вернулся с запада, где мятеж набрал полную силу, и, чувствуя себя центром внимания, распинался вовсю.
– Цто и говорить, скверно нынце на жападе, — не привыкший к столь пристальному вниманию к своей особе, рассказчик был крайне польщен общим интересом и заметно волновался, отчего характерный южный говор казался пародией на самое себя; он округлял раскосые глаза и время от времени зловеще понижал голос. — Жамков челых и не осталось, а торговли нет, всех, кто с чепями, ижвели под корень, уз вы, господин лекарь, не обизайтесь…
Я кивнул: ничего, мол, из песни слова не выкинешь.
– Всех, да не всех, — ввернул кто-то въедливый, — Арбиха-то, сам говоришь, не тронули, обошли усадебку…
Компания зашевелилась.
– Так то ж Арбих, — рассудительно протянул пожилой хуторянин. — Кто ж его тронет? Таких больше нет…
Народ согласно заворчал, даже поглощенная друг другом парочка женоподобных, цветасто одетых юнцов — то ли переростки-школяры, то ли бродячие проституты — дружно закивала; речь, безусловно, шла о личности широко известной и, судя по всему, весьма примечательной. Один я был не в курсе, и это следовало исправить немедленно.
– Арбих? — вопросительно произнес я. — А кто это?
Сделалось тихо. Шесть пар глаз уставились на меня.
– Сеньор лекарь и впрямь иждалека прибыл, — чистосердечно удивился купчик. — Арбих дан-Лалла, он… он…
– Он — маанак мехес, — негромко, но внушительно подсказал старик.
– Иначе не скажешь, — согласился хмурый дядька, похожий на отставного кнехта, и, ставя точку на пустом обсуждении очевидного, вновь развернулся к южанину: — Слышь, дорогой, а ты мне вот еще что скажи…
Я не стал настаивать на продолжении темы — святой так святой, потом разберемся, — а приободрившийся купчик уже припоминал все новые подробности, сыпал именами, названиями замков, испепеленных полностью и частично, живописал — явно с чужих слов — расправы; он заметно дрожал, говоря об этом, ему, как и всякому порядочному человеку, было не по себе, но и остановиться он не мог, его тянуло вспоминать и рассказывать снова и снова, как и всякого, вырвавшегося из крупной передряги.
– А товар? С товаром-то как же? — с придыханием спросил кто-то.
Южанин печально улыбнулся.
– Поцти все бросил, самую малость только и смог уберець. Нет, братья, Вецный с ним, с товаром, зизнь дорозе, ладно, хоть ноги унес, так цто больше, братья, я никуда не ходок, покуда жаваруха не концится, хоть так, хоть эдак.
Слушатели супили брови, качали головами, переглядывались. Школяры-проституты украдкой посмеивались; ну, этим все трын-трава, что ни происходи, — была бы бутылка да где приткнуться на ночь, желательно, чтобы матрас помягче и бок потеплее. Пожилой хуторянин хмурился; ему было жаль не столько даже незадачливого купца, сколько потерянного товара, и он не считал нужным это скрывать. Отставник свирепо сопел, сжимая тяжелые кулаки.
А я просто слушал, прикладываясь время от времени к нежному, слегка горчащему элю, слушал — и размышлял.
Ай да «Айвенго», ай да сукин сын! Он не бросил свое скопище прямиком на столицу, как поступил бы на его месте какой-нибудь пассионарный андроид; он ведет бунтарей по провинциям, концентрическими, неуклонно сужающимися кругами.
Это было бы глупо, находись Империя в расцвете. Но, к несчастью для Империи, ее расцвет миновал; сеньоры, еще не понюхавшие гари, вряд ли помчатся на помощь собратьям, напротив, пока жареный петух не клюнет их собственные драгоценные задницы, они станут с удвоенным усердием решать под шумок личные проблемы. А когда спохватятся, спасать будет уже некого, а драться — бессмысленно.
Вот тебе и хлам. Вот тебе и сбой логических контуров.
С некоторым удивлением я понял, что улыбаюсь.
Приятно, черт побери! Если даже бракованные наши киберы способны мыслить столь стратегически, значит, Федерацию рано еще списывать со счетов, что бы там ни вопили в Ассамблее…
И значит, мне, Ирруаху дан-Гоххо, тем более нужно спешить, ой как нужно спешить, нужно не жалеть бедного Буллу, чтобы догнать это воинство до того дня, когда оно добьет последних сеньоров и возьмет столицу. Потому что победа сделает вождя бунтарей не просто настоящим королем, но и бессмертным богом, сошедшим с небес на землю, и подобраться к нему у меня уже не будет никакой возможности, поскольку за три месяца мне уж точно ни в жрецы, ни в фавориты не выбиться.
Я расспросил купчика о дорогах. Мои карты в этих местах уже не годились.
Дорогой друг ведь понимает, что мне не хочется подвергать племянницу опасности? Нужно ли говорить о том, как я опасаюсь озверевшего мужичья? Нет, дорогому другу все ясно, он, правда, не советует сеньору лекарю путешествовать в столь неспокойное время, он лично, если сеньора лекаря интересует мнение очевидца, порекомендовал бы пересидеть весь этот ужас дома, но если сеньор лекарь настаивает, то он, разумеется, готов подробно и обстоятельно все объяснить…
