Я открыл глаза: девушки продолжали молча следить за моей реакцией.
- Да у вас настоящий талант, мадемуазель! - поклонился я Елизавете, - с такими задатками вам прямая дорога в фармацию! - не удержался я (мало ли?). И тут же бросил осторожный взгляд на Ольгу. Так, похоже, восприняла мои слова скорее, как продолжение заигрывания с девушкой.
- Скажете тоже... - впервые после представления хоть что-то пролепетала Лиза.
- Ну почему же? Такой отвар может вернуть раненому силы, и, учитывая, что многим из лежачих больных противопоказана твёрдая пища, будет хорошим подспорьем в лазарете. Там ведь не только рябина, я правильно догадался?
- Да! Как вы... - встрепенулась Елизавета, но Ольга решила прервать этот поток обмена любезностями.
- Кстати, по поводу больных. Гаврила Никитич, вас хотел видеть один из пострадавших в нападении грабителей солдат.
- Чернявый или лысый?
- Назвался Фёдором.
- А-а-а, Цыган...
Я, провожаемый Ольгой, вернулся по узкому проходу между койками и присел на корточки у указанной постели, слегка тронув за плечо дремавшего солдата. Цыган был бледен, зрачки расширены, но узнал сразу, ухватившись за мою ладонь, будто клещами.
- Сестричка, позволь с дружком парой слов перекинуться? - скосил он глаза на Ольгу. Та кивнула, оставив мне свечу, и вернулась в сестринскую келью.
- Болит? - я слегка тронул замотанную грудь Фёдора.
- А то! - шёпотом ответил Цыган, - ну ты и хват, Гаврила! Чего ж не сказал, что в цирке работал?
- Так я не работал, - опешил я.
- Да ладно тебе, так лягнул Глеба, любо-дорого! Акробат? Французская борьба? И эта...ловко ты про грабителей скумекал. Фараоны да поручик наш утёрлись... Глинский бы точно не потерпел. Уставник, мать его... Уехали бы все в арестантские роты.
- Благодари бога, Фёдор, что я силы хоть немного рассчитал, не то сейчас и роты арестантские за счастье бы почёл.
- Оно-то да, а может, и нет. Фарт, он сегодня один, а завтра другой.
- Ты бы лучше подумал, Фёдор, не о фарте, а о том, что все мы там на фронте по одной жёрдочке ходить будем и держаться вместе надо, а не мериться, у кого хрен толще. Сегодня вон на меня нарвались, а завтра что? Прирежете кого или забьёте? Так не то, что до дисциплинарного батальона, и до каторги недалеко! Вот, о чём тебе и Глебу подумать бы...
Цыган промолчал, недовольно сопя и поблескивая белками глаз.
- Вижу, не всё ты понял, Цыган. Ну да то твоя воля. Ты Глебу передай, как очнётся, я зла не держу и что было между нами, между нами и останется. Давай, выздоравливай, дай бог, свидимся ещё.
Я встал, намереваясь покинуть вагон.
- Слышь, эта, - дёрнул меня за рукав Цыган, - спасибо, что ли...
- На здоровье, - улыбнулся я и стал тихонько пробираться к тамбуру.
Когда я уже потянул за ручку двери, сзади послышался шорох. Дуновение воздуха принесло резкий аромат карболки.
- Нехорошо подслушивать, Ольга Евгеньевна.
- Я не подслушивала, - обиженно поджала губы сестра милосердия, - ваш Цыган шепчет немного тише иерихонской трубы. Да и вас Господь голосом не обидел.
- Правда ваша, мадемуазель. Я надеюсь, вы сохраните в тайне услышанное, тем более что Иван Ильич в курсе.
- Ну, если князь...
- Кто-о-о? - резко развернулся я к сестре милосердия.
- Ох, экий вы, - отшатнулась Ольга, - глаза у вас...
- Простите, я просто не знал, что Вяземский - князь.
- Дальняя ветвь Рюриковичей. Седьмая вода на киселе. Но с фамилией, как любит выражаться наш доктор. Вольнодумец и вольтерьянец, отказался от места, привилегий и титула, уехав в Томск. Говаривали, будто в юности даже бежать решился, чтобы, по традиции, по военной стезе не идти. Мы его на Сибирских высших женских курсах так про себя и прозвали "Мятежный Князь". Он нам курс антропологии с анатомией читал. Но прошу, не выдавайте меня, для него это очень щекотливая тема...
- Я всё понял, мадемуазель, повторять не нужно. Но и я надеюсь и с моим вопросом...
- Всенепременно, Гаврила Никитич.
- Спокойной ночи, мадемуазель.
- Скорее уж, доброе утро! - девушка указала на сереющее за окнами вагона небо.
- Да, вы правы, доброго утра! И спасибо за настойку Елизавете обязательно передайте.
Но фигура в сером платье, сопровождаемая шлейфом неистребимого запаха карболки уже скрылась за дверями сестринского вагона.
***
Построение личного состава эшелона для молебна было назначено на восемь утра. Яркое солнце, чистое небо и лёгкий морозец, царившие над ровными рядами солдат в серых шинелях, невольно создавали атмосферу праздничного настроения. А рагу из баранины, сваренное на завтрак по приказу начальника эшелона к семи утра и переваривавшееся в лужёных желудках нескольких сотен молодых и здоровых мужчин, поднимало градус патриотизма на небывалую высоту.
Перед молебном с напутственными и сочащимися приторным пафосом словами выступил градоначальник и какой-то военный чин, вроде бы откомандированный от Златоустовской фабрики. Слышно было через пятого на десятое. Но я и санитары особо не расстраивались, стоя вместе с сёстрами милосердия в задних рядах на правом фланге.
Младший унтер-офицер Демьян, фамилию которого я так и не удосужился узнать, был оставлен над нами старшим. Сам же военный врач Вяземский был где-то там, в самом центре, с начальством.
Под заунывное бубнение речей почему-то вспомнился виденный в каком-то фильме или спектакле эпизод, когда во время одного из сражений Первой мировой у проходящих мимо сожжённого села солдат кто-то спрашивает: "За что воюете, касатик?" А из строя в ответ: "За Дарданеллы, мать, за Дарданеллы..." Точнее и не скажешь. Столько народу, бл@дь. Пушечное мясо...
Задумавшись, я вздрогнул от слитного хора хриплых голосов, начавших повторять за батюшкой слова молитвы. Поспешно сорвав фуражку, присоединился:
- Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас. Ты заповедал и нам полагать души своя за друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнить святую волю Твою и положить жизнь свою за Царя и Отечество. Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй мне умереть с твёрдой верою и надеждою вечной блаженной жизни в Твоём царстве. Пресвятая Богородице, сохрани мя под кровом твоим...
Батюшка, в отличие от градоначальника, не был многословен, и молитва закончилась довольно скоро. Затем, в сопровождении начальства он дважды обошёл строй, благословляя и окропляя святой водой, капли которой долетели и до наших рядов. Солдаты крестились и молча шевелили губами, кто-то молчал, стоя с застывшим взглядом, устремлённым чаще в голубое весеннее небо, некоторые плакали.
Рыжий Семён улыбался во весь рот, размашисто крестясь и прищуривая глаза от яркого солнца.
Через полчаса паровоз, обильно стравливая котельные пары и задорно гудя на весь перрон, медленно покатил на восток, набирая ход всё быстрее и быстрее, будто торопился скорее сбросить очередной груз живых душ в ненасытную пасть войны.
***
Неделя до самой Самары прошла в напряжённом темпе: спать с учётом тренировок и медитаций удавалось не более двух часов. Но организм переносил подобные издевательства с удивительным терпением. Ремесленник больше не появлялся в моих снах, а медитации не прерывались яркими картинками и сражений прошлого. Приходилось здорово исхитряться и тренироваться только на крыше вагона в самое глухое ночное время: между двумя и пятью часами. За неделю тело приобрело феноменальную гибкость, а движения - точность и баланс. Помимо того, что мышцы наливались недюжинной силой, которую было очень сложно скрывать (в среде санитаров за мной закрепилась прочная слава силача), рельеф тела и его масса изменились довольно сильно. Хорошо, что в первые дни знакомства со своими попутчиками никто из них не имел возможности детально рассмотреть меня, иначе не избежать мне назойливых расспросов.
