надел повседневную.
Четверо прилетевших с ним телохранителей остались на посадочной площадке. Среди врачей и персонала санатория веральфов не оказалось (их вообще не было среди медиков), но это еще ни о чем не говорило - следовало учитывать и вполне вероятное наличие сообщников-людей. Впрочем, во мнении, что здесь таких нет, укрепляли недавние события, точнее, полное и х отсутствие: пристукнуть Сварога за время его двухнедельного лечения в санатории, оставшись никем незамеченным, было бы крайне просто. Как бы там ни было, беспечностью он ничуть не страдал и меры принял. Перед прилетом сюда он властью вице-канцлера закрыл для полетов изрядный кусок воздушного пространства над санаторием. Мало того, на изрядной высоте, где темно-синее небо сменяется черным, дежурили три драккара с приказом остановить любой летательный аппарат, а в случае неповиновения растрелять к чертовой матери. После покушения в Латеранском дворце вполне объяснимые меры предосторожности, ничего общего не имеющие с болезненной подозрительностью или манией преследования. Береженого Бог бережет...
Поселок увеличился вдвое. К маленьким домикам рассчитаным на одного человека, добавилась аккуратная шеренга других, побольше, двухэтажных - за редкими исключениями, люди с Той Стороны попали сюда с родными и близкими, вместе их и поселили в «Лазурной бухте» и в двух других сильванских санаториях.
Самым несчастливым числом, как на Земле обстояло с «чертовой дюжиной», здесь считалось одиннадцать - и в Империи, и на Таларе. А потому везде, где только были нумерованные помещения - присутственные места, гостиницы и так далее, - сразу за десятым номером шел двенадцатый, и так же обстояло с номерами домов в городах (деревенские дома испокон веку не знали номеров и названий улиц). Многоэтажных домов тут не строили - иначе, никаких сомнений, и в них за десятым этажом шел бы двенадцатый...
На пляже на разноцветных покрывалах загорало человек шесть - как говорили медики, осваиваются, привыкают... Сварог издали увидел: на верхней ступеньке широкой лестницы семнадцатого номера с затейливыми чугунными перилами сидит человек, перебирает струны виолона. Сварог его моментально узнал по фотографиям: Шернат Тагодаро, один из лучших поэтов того мира по отзывам искусствоведов. Талантливый поэт - вовсе не обязательно субтильный персонаж с кудрями до плеч. Вот и этот напоминал скорее скульптора-каменотеса, а то и портового биндюжника: здоровенный широкоплечий мужик с густой бородкой, которую на Земле звали «шкиперской», a на Таларе "морской" потому что там она была неотъемлемой принадлежностью одних моряков, как клиновидная - врачей, коротко подстриженная - книжников, а окладистая бородища - пушкарей и кирасиров. На Той Стороне такого четкого разделения не было.
Рядом с лениво музицировавшим поэтом стояла бутылка «Драконьей крови» из светло-розового стекла, сразу видно, пустая - и никакой посуды рядом не наблюдалось. Творческий человек творчески отдыхал - вот и ладушки...
Сварог остановился и сказал:
- Добрый день, далет Тагодаро.
- Добрый день, - ответил поэт. - Я смотрю, моя скромная персона и в этой глуши пользуется некоторой известностью...
- Вас здесь хорошо знают, вам ведь уже говорили, -сказал Сварог. - Что там далеко ходить, я, когда летел сюда, слушал Тарину Тареми, «Кибитку» и «Осенние листья»...
Равнодушным поэт не остался - нет творческого человека, абсолютно безразличного к комплиментам. Однако, глядя на Сварога с затаенной иронией, спросил с едва уловимой ноткой задиристости:
- А вы не здешний ли почтальон будете? Похожи...
Придуривался малость знатный виршеплет. На Той Стороне почтальоны ходили в скромных светло-зеленых мундирчиках, где единственным украшением была серебряная нашивка па левом предплечье, эмблема почты. Повседневный мундир Сварога, конечно же, был не в пример скромнее парадного, но все равно смотрелся неплохо, кое в чем напоминая генеральские мундиры Той Стороны: золотые погоны с алым генеральским орлом (Сварог их-таки ввел в девятом столе), золотые дубовые листья на груди и обшлагах, затейливое золотое шитье на воротнике. На козырьке фуражки золотые дубовые листья, такие же на околыше с обеих сторон кокарды. Одним словом, не оторванный от жизни (а поэт таким и был) ни за что не принял бы человека в этом мундире за простого письмоносца.
Сварог и не подумал обидеться или рассердиться. Знал, где собака зарыта. Поэт и с медиками держался так же - плохо скрытое ерничество, всякие подначки, напускная бравада. Доктор Латрок говорил: по его глубокому убеждению, это всего лишь своего рода защитная реакция, попытка самоутвердиться в новом мире, так что следует oтнестись с пониманием и никак не реагировать. Вот Сварог и не реагировал. Тесное общение с поэтом его ничуть не интересовало. Достаточно песен Тарины Тареми. Никто из взятых с Той Стороны его всерьез не интересовал - за исключением Гарна...
И все же он не собирался уходить просто так - пребывал в хорошем расположении духа, хотелось легкого озорства. Протянул перед собой руку, сжал пальцы надлежащим образом, произнес нехитрое заклинание, и в руке у него оказалась большая бутылка фиолетового стекла — сильванский «Золотой ревень» того высшего сорта, что на Таларе подается на стол исключительно королю и жалуется придворным в виде особой милости (нy, и пользуется большой популярностью у жителей Империи).
Протянул бутылку поэту и сказал с самым простецким видом:
- Неизвестная мне почитательница вашего таланта послала. Расписываться не нужно...
Ручаться можно, что поэт впервые в жизни столкнулся с имперском магией, пусть и чисто бытовой ее разновидностью. Легкая оторопь безусловно присутствовала, но виду творческий человек не подал, ответил как можно более спокойно:
- Душевно благодарен.
Сварог лихо козырнул ему и пошел дальше. У крыльца нужного ему дома сстояла красивая молодая женщина, светловолосая и темноглазая, в легком пляжном платьице по моде Той Стороны, белом в синюю полоску. Существующая исключительно в голове
