«А ты? – Ей и самой хотелось бы знать, кто она для него и все остальное, что хотят в таких случаях знать женщины. – Почему ты молчишь, если тебе есть, что сказать?»
– О чем ты, Яков? – зло усмехнулась Кира. – Какие желания могут быть у комэска?
И в самом деле, ей ли мечтать! Побывала в волшебной стране, сходила на бал к королю, пора и честь знать.
– Разные желания…
Вот этими словами он ее удивил. Опять угадал или все-таки знал? Понял то, в чем она и сама себе боялась признаться? Прочел в глазах и «между строк»?
– Что ж, Яков, не стану врать, – Кира успокоилась вдруг, как случалось с ней обычно во время воздушных боев.
Ушли сомнения, отступили эмоции. Разум очистился, и на нее снизошла кристальная ясность. Тишина. Покой. Смерть.
– Что ж, Яков, не стану кривить душой, – сказала Кира, бестрепетно принимая его взгляд, – я не отказалась бы стать княгиней Курбской. И деток от тебя родить… И полковничий мундир примерить… А он мне, между прочим, перевод на флот обещал. Каперанг, каково?! Черный мундир с золотым шитьем… И во дворце твоем сказочном пожить мне тоже хочется, – добавила через мгновение, – но не судьба. Ведь так?
Она хотела еще сказать, что любовь – это подлая тварь. Она, сука, толкает порой женщин на такое, что в здравом уме никогда не поймешь, зачем и отчего. Отпустить, например, любимого мужчину в бой и самой уйти в зенит, к глазам Бога, в бога, в душу мать!
– Забудь! – потребовала она таким тоном, что он не посмел ей возразить. – Плесни, будь добр, на посошок, и поехали!
И они поехали. Выпили на посошок, сели в его внедорожник и поехали. Но между «тем» и «этим» они сказали друг другу то немногое, что каждый из них, как выяснилось, хотел услышать от другого. И вот это было главное, а все прочее… Прочее тлен!
Сука любовь, как говорят в Петрограде на Лиговке, она такая. Отменяет законы, меняет ориентиры. Выворачивает душу наизнанку, корежит ее и ломает, но все, познавшие настоящую любовь, – взаимную, а не безответную, если что, – в конце концов, обретают счастье. На мгновение или на вечность, не суть важно. Счастье не имеет скалярных изменений, только качественные.
И они вернулись на аэродром, будучи абсолютно, запредельно счастливы, хотя свидетели их возвращения увидеть в них этого внутреннего сияния так и не смогли. Полковнику Сиротину доложили просто и по существу: пьяные-де оба, как сапожники, и помятые, словно мартовские коты…
* * *
«Оно и неплохо, – решил для себя комполка, выслушав подробный доклад осведомленных лиц. – Устав не нарушен, пар спущен, вот и славно!»
Однако его ожидало куда большее удивление, когда зашедшая к нему «в связи с прибытием из отпуска» комэск Амелина рассказала Сиротину о том, как неожиданно была вызвана к начальнику Кадрового управления, и обо всем, что за этим последовало. Рассказ мог показаться вполне фантастическим, но он подтверждался официальными документами: копиями приказа «о производстве» и приказа «о награждении», но наиболее сильное впечатление произвела на полковника коротенькая справка из Кадрового управления о том, что «с сего дня капитан Амелина проходит в реестре офицеров ВВС как Кира Дмитриевна Амелина баронесса Багге-аф-Боо».
«Чудны дела твои, господи! – удивился Сиротин. – И когда она все это успела? За десять-то дней! Но, главное, как?!»
Но не было ответа. Впрочем, и больших изменений в своем комэске Сиротин не нашел. Ну звание у нее изменилось и титул откуда-то возник. Орден вот еще прибавился, и, к слову, немалый. И все равно, по большому счету тот же человек, та же женщина, тот же пилот.
– Что ж, – сказал он тогда, – поздравляю вас, Кира Дмитриевна, от всей души. Заслужили!
И все вернулось на круги своя, снова пошло своим чередом. Амелина вернулась в эскадрилью, и потянулись стылые осенние дни, когда непогода сменяется светлыми промежутками и авиация работает, а не торчит на земле.
Вот разве что, как вскорости приметил Сиротин, с этой поры, с того самого дня, как Амелина и Львов вернулись из своего загадочного отпуска, стал кто-то большой – едва ли не на самом высоком Олимпе – ворожить капитану Амелиной, как мало кому еще. И не то чтобы не по делу, за красивые глаза, так сказать, или еще за что. Напротив, все до последней запятой заслуженно, и не просто так, а потом и кровью, – но опытный командир такие вещи нутром чует и никогда не пропустит. Двух месяцев не прошло, как вернулась со столичных вакаций капитаном, а ей уже за «успешное выполнение» и «образцовое командование» внеочередное звание присвоили и его же, Сиротина, заместителем назначили. Свалила «Тандерболт» в бою над аэродромом – Витовт 1-й степени. Отстояла колонну бомберов, шедших на подавление десанта, – Владимир с мечами.
А вот Львову, как и прежде, ни значка, ни лычки. Но они двое – Львов и Амелина – с этим как-то жили. И вроде бы совсем неплохо жили. То есть тайной их отношения ни для кого в полку уже не были, но и они – к чести обоих – этим никак не бравировали и напоказ свою связь не выставляли, хотя и прятаться перестали тоже. Просто жили. Служили. Воевали.
И на войне, как на войне. Тем более если ты истребитель передовой линии. Могло случиться и так, и эдак. И история эта вполне могла завершиться фразой о том, что «они не вернулись из боя». Однако бог миловал. Не без осложнений и уж тем более не без крови – у Амелиной вот даже шрамик над левой бровью появился, – но оба выжили. А там, глядишь, и война закончилась. Венский конгресс, мирный договор и звездопад, обрушившийся на победителей в ознаменование и прочая, и прочая…
По «достоверным известиям», добравшимся до Сиротина с очень большим опозданием, через два месяца после подписания мирного договора полковник Амелина вышла в отставку с должности командира полка и словно в омут канула. Ни слуху, ни духу, как говорится. Да и откуда бы? Друзьями они с Сиротиным не стали, так что в переписке не состояли. Общих знакомцев не нашлось тоже, ну а в газетах про отставных полковников – даже о женщинах – редко пишут. И то большей частью некрологи. Так что в следующий раз увидел ее генерал Сиротин только года через три и то случайно. Он тогда уже корпус принял и по случаю производства в генерал-лейтенанты был приглашен на большой прием в Военном министерстве. Вот там, угощаясь шампанскими винами в преддверии торжественной части, и увидел генерал Сиротин яркую, обращающую на себя внимание пару.
Львова он узнал сразу, хотя и догадывался, что адмирал с немалым иконостасом на груди зовется в миру отнюдь не этой фамилией. А вот роскошную даму, опирающуюся на руку адмирала, он бы в жизнь не признал. Если бы ее не выдал памятный шрам над черной бровью.
«Вот ведь, – подумал тогда Сиротин с восхищением, – настоящую красавицу даже шрам не портит!»
