«Артист! — весело подумал я. — Это ж надо такой талантище… И ключевые слова выделять и повторять не забывает, с ритмом тоже все в порядке, прямо в лучших традициях ораторского искусства. Не исключено, что речь ему кто-то ставил. Феномен, ничего не скажешь, хотя в таком поклонничестве ничего удивительного. Все эти богатенькие пресыщенные буратинки, так и тянутся к всякой пакости, ибо сами порочны по сути…»
— Экий шельмец! — густым басом вслух восхитился кто-то рядом со мной.
— Еще какой, — машинально поддакнул я на французском языке.
— Простите великодушно, но я как-то на французском не очень, — простодушно ответил мне большой, основательный мужик, возрастом слегка за пятьдесят. Дородный, могучий, с роскошными вислыми усами, с благородной сединой в кудрях и мордатый, он чем-то напоминал одного из запорожцев со знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо султану». Большой, радикально багровый нос, завершал сходство. Довольно приличный гражданский костюм на незнакомце сидел неловко, гораздо больше «запорожцу» подошла бы свитка, перепоясанная кушаком, сафьяновые сапоги с загнутыми носками, да смушковая шапка с алым верхом. Мне он понравился — своей простотой, основательностью, чуть хрипловатым густым басом и мужицкой хитринкой в глазах. До такой степени, что сразу захотелось пропустить с ним пару песяриков под наваристые щи и поговорить за жизнь.
— Ради бога, — я перешел на русский и с легким поклоном представился. — Александр де Лавардан, промышленник и банкир, в общем, негоциант.
Мужик удивленно вздернул бровь и тоже назвался.
— Гиляровский Владимир Алексеевич, писатель и журналист. Так это вас давеча пытались того…
— Меня, меня… — я скорбно покачал головой. — Только того… мало каши ели…
И только после этого до меня дошло, с кем я разговоры разговариваю. Твою же мать! Да это же «дядя Гиляй». Гиляровский Владимир Алексеевич!!! Автор «Трущобных людей» и «Москвы и москвичей», которыми я в свое время зачитывался, журналист, репортер и писатель, летописец Москвы, так сказать, ее прямое олицетворение. Три тысячи чертей и распутных монашек — вот честно, встреча с этим человеком мне гораздо дороже чем встречи с десятком царей и прочих премьер-министров.
— Вы не француз, как писали… — слегка озадаченно заявил Гиляровский. — Не может иноземец так говорить по-нашему.
— Вот ничего от вас не скроешь, Владимир Алексеевич… — я весело улыбнулся. — Но оставим пока мою национальность в стороне. Какими судьбами в Санкт-Петербурге? Как это вы решились оставить свою Москву?
— Вы меня знаете, месье де Лавардан? — удивился писатель.
— Знаю — не совсем верно, но наслышан, — я протянул Гиляровскому руку. — Кто в Москве не знает того самого дядю Гиляя? И лучше именовать просто Александр Христианович.
— Рад знакомству! — писатель крепко пожал мою ладонь. — По делам прибыл, так сказать. А один знакомец затащил сюда. Но душно мне здесь… — пожаловался Гиляровский. — Не мой город.
Распутин тем временем продолжал витийствовать и вокруг него собралось уже гораздо больше людей.
— Шельмец и прохвост, — прокомментировал Владимир Алексеевич. — Я такие типажи отлично знаю. Дать бы ему по сопатке, враз спесь слетит. Ишь, язва. Но эти… эти то! Чем они лучше него? Не он тут главный мошенник, а они — обо сами себя обманывают. Тьфу, срамота…
— Да пусть себе витийствует, — я ухмыльнулся. — А знаете, что, Владимир Алексеевич, вы пока побродите здесь, поскучайте, а потом я вас найду, пропустим по-маленькой, да поговорим всласть.
— С удовольствием, Александр Христианович, дождусь обязательно! — искренне пообещал Гиляровский. Чувствовалось, что я его чем-то заинтересовал.
Я недолго потусил по гостям, имел еще несколько бесед, тщательно изучил расположение особняка, а потом опять принялся наблюдать за Распутиным.
Что с ним делать, пока не решил: сначала была мысль перевербовать Гришку — такой талантище мне и самому мог пригодится, но потом идея отпала. Я понял, что из этого ничего толкового не получится, так как шансов на верность со стороны Распутина никаких — этот жучара всегда будет играть свою игру. А тот момент, что он крутится вокруг государей, вообще чреват сильными осложнениями — одна удачная жалоба и все, придется сворачивать свой проект — меня незамедлительно турнут с треском из России.
Идея не вербовать, а просто качественно запугать, чтобы Распутин сдристнул куда подальше, тоже попала под сомнение, по той же причине.
Пустить дело на самотек тоже не получится — Гриша не потерпит конкурента подле императорской семьи — а значит Майя всегда будет находится под угрозой. Этот варнак способен на любые гадости.
Таким образом, остался всего один, добрый и старый, никогда не подводивший меня вариант. Классика жанра — нет человека — нет проблемы. И я все больше и больше склонялся к нему и даже, перед отбытием на званый вечер, провел некоторые приготовления. Да, придется работать самому. Причина — банальная осторожность. Конечно, использовать Савинкова для этого дела было бы гораздо проще, но в таком случае, я сам вкладываю в руки эсера дикую компру на самого себя. Одно дело устранять по моему приказанию деструктивный революционный элемент, и совсем другое — фактически друга царской семьи. Уверен, Савинков, при случае, этой компрой на меня обязательно воспользуется. Ну не доверяю я ему полностью — хоть тресни.
В общем, все сам, все сам. Как там Гришку в реальной истории уконтрапупили Юсупов и Пуришкевич? Кто с ними еще был, увы, не помню. Травили, а потом стреляли? Ну что же, мы пойдем почти тем же путем. Во всяком случае, начнем точно так же. О! Куда ты родненький? Небось пописать собрался, болезный?
Приметив, как Распутин шугнул своих поклонников и вышел в коридор, я выскользнул за ним через другие двери.
Что-то бормоча себе под нос, Григорий поплелся в сторону сортира. Я выждал время и быстрым шагом направился туда же.
К счастью, по пути никого не встретилось — «святой старец» пользовался правом посещения хозяйского клозета, где обычные гости не приветствовались.
Клацнула дверь.
На ходу натягивая тонкие нитяные перчатки, я ускорил шаг и заскочил в туалет сразу после Распутина.
Он уже стоял возле мраморного писюара и задрав рясу, возился со шнурком на штанах.
Услышав щелчок дверной защелки, он, не поворачивая головы, недовольно рыкнул:
— Куды прешси? Не видишь — люди нужду справляють. Ходють тут всякие…
«Сам ты всякий, баран паршивый…» — подумал я и молча засадил ему с левой руки по почке, после чего подхватил под грудь и правой, воткнул в шею тоненькую иглу маленького платинового шприца.
Распутин сипло вздохнул и сразу же стал оседать на пол.
— Это тебе не эклеры с цианидом… — довольно прошептал я.
Глянулся в зеркало, поправил воротничок, спрятал шприц в футлярчик, сунул его в потайной кармашек, а потом перевел взгляд на царского любимчика.
Распутин валялся без движения, скрюченные пальцы подергивались в мелкой судороге.
Ну что же, что и требовалось доказать.
Уже было собрался выходить, как в коридоре послышались приближающиеся шаги.
— Твою мать… — я одним шагом подскочил к двери и провернул ручку замка, а потом огляделся по сторонам.
Черт… нельзя работать без страховки. Понятное дело, можно просто пожать плечами — мол, а я тут причем, зашел — а он валяется. Доктора будут долго разбираться что случилось, и не факт, что вообще разберутся. Но нельзя допустить, даже косвенной своей причастности к смерти варнака. Ага! Окно!!!
Но, черт побери, окно оказалось намертво закрытым.
У меня чуть сердце через глотку не выскочило.
Несколько раз клацнула ручка, после чего из коридора донесся недовольный мужской голос:
— Да что такое, все клозеты позакрывали.
— Да-да, сущее безобразие… — поддакнул ему пьяненький баритон. — Я сейчас в штаны напружу…
— Помилуйте, Акакий Семенович, стыдоба какая. Идемте, я там фикус в кадке видел неподалеку, в него отольете…
