— Что было дальше? — спросила Стефания, нетерпеливо встряхивая кумберийца и вырывая его из мира грез, в который тот погрузился, прервав свой рассказ.
— Знаешь, девушка, — наставительно произнес Кутар, — некоторые вещи не для того, чтобы о них рассказывать всем подряд. Их следует бережно хранить в своей памяти.
— Я знаю, она провела с тобой ночь! Она стала твоей первой женщиной, правда?
— Замолчи. Она была нежной, милой и доброй; такой я и буду ее помнить. Спустившись с горы, я попал на свои похороны. Все уже решили, что я погиб в когтях дикого зверя, и собирались сжечь мое деревянное изображение. Так принято успокаивать дух тех, кто не выдержал испытание. Но таких всегда находилось очень мало; люди Грондель-фьорда очень крепки духом и телом. Ну а те, кто вернулся, считаются уже не мальчиками, а мужчинами.
— А брошь, которую Урсла подарила тебе на память? — робко настаивала девушка. — Ты показал ее Элварду Вилобородому, да? Она заставила его поверить в то, что с тобой произошло?
Вопрос показался Кутару настолько глупым, что варвар некоторое время с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться. Ну почему женщины придают такое значение всяким пустякам!
Когда он спустился с горы, его распирала гордость: он не только выдержал нелегкое испытание, но и познал женщину. Не спеша приблизился он к дому своего приемного отца, ожидая услышать радостные восклицания, увидеть как мать, братья и сестры бросятся к нему на встречу. Но вместо этого хутор был пустым и безмолвным. Он ворвался в дом, стремительно пробежал через помещения для женщин, ожидая, что наверняка застанет Гудрунну и ее служанок за вязанием или шитьем, как это всегда было заведено по утрам.
Выйдя из дома, он изо всех сил крикнул, сложив руки рупором. Он собирался крикнуть снова, когда увидел на отдаленном мысу кучу хвороста и собравшихся вокруг нее всех обитателей хутора. Поняв, что те собираются делать, юный Кутар задрал голову к небу, он расхохотался как сумасшедший, а затем изо всех сил поспешил туда. Он успел за мгновение до того как Элвард Вилобородый смог коснуться горящим факелом сухого хвороста и прутьев.
Гудрунна увидела его первой и пронзительно закричала.
Элвард Вилобородый выразил свою радость хриплым ругательством, а затем бросился обнимать вновь обретенного приемного сына. Остальные стали обнимать мальчика, удивляясь тому, что он выглядел вовсе не истощенным и несчастным. Все наперебой спрашивали, почему он оставался в горах почти неделю, хотя мог бы подобно остальным вернуться на следующее утро? А может быть, его кормили там тролли или угощали вином лесные духи? Все радовались, что Кутар прошел это нелегкое испытание.
Юный варвар тоже шутил в ответ, рассказывал, как ему сперва было непривычно оказаться в одиночестве, как он подружился с семейством черных медведей. Краем глаза юный варвар заметил как при этих словах Элвард Вилобородый удивленно переглянулся с остальными взрослыми охотниками. Тогда он решил, что те восхищаются его отвагой.
Следующей ночью на хуторе устроили знатный пир; Кутара усадили на почетное место, справа от названного отца. Лишь позже, когда женщины отправились спать, он достал брошь и покрутил ее между пальцев, не решаясь сразу показать отцу.
— Где ты взял это, мальчик? — недовольно спросил Элвард Вилобородый.
— Получил в подарок от женщины по имени Урсла.
Элвард Вилобородый обеспокоено оглянулся через плечо, но Гудрунна уже ушла вместе со своими служанками. Помещение тускло освещалось мерцающими факелами, которые, догорая, гасли один за другим. Здесь не было никого кроме них двоих. Отец протянул руку взять брошь.
— Ты никому не скажешь, что провел те дни с ней?
— И ночи тоже! Урсла велела сказать, что когда весной ты отправишься в набег на юг, тебе надо взять меня с собой.
— Об этом я сам с ней потолкую, — проворчал Элвард Вилобородый, засовывая брошь в поясную суму. Чуть склонив голову набок, он посмотрел оценивающим взглядом на сына. А затем оскалил зубы в усмешке и хлопнул Кутара по плечу.
— Ты все хорошо сделал, мой мальчик. Я горжусь тобой.
По дороге к Алкариону варвар рассказал Стефании и о своем первом набеге, о взятой им добыче, и о том как его отец погиб, пронзенный стрелой, в городе, стоящем на побережье Соленого моря. Соратники увезли его тело в родные края, чтобы согласно обычаю устроить ему огненное погребение. Сам же Кутар остался на юге…
Так они и ехали — кумбериец, девушка, сидящая позади него и крепко обхватившая его руками, и бесчувственное тело мага Зоккванора, которое тряслось позади них на волокуше.
Однажды когда они остановились на отдых возле отвесной скалы, где на крутом склоне росли, изогнувшись под немыслимым углом маленькие чахлые деревья, Стефания вдруг принялась рассказывать Кутару о своем детстве, которое она провела с этим чародеем, о самых ранних своих воспоминаниях.
— Я вижу улицу, вымощенную булыжниками, — прошептала девушка, прижимаясь к мощному варвару и кладя голову ему на локоть. — Вижу пылающий факел, которым кто-то указывает на фургон, лошадь, запряженную в него. Вижу лицо, очень красивое, россыпь жгуче-черных волос. Эта женщина поднимает меня и передает кому-то.
Стефания прервала себя и зябко передернула плечами.
— После этого я ничего не помню.
— Тогда рассказывай, что помнишь.
— Я с самых малых лет жила в доме Зоккванора и много времени проводила с ним в примыкавшей к дому каменной башне, ты видел ее остатки. Помню, я была так мала, что едва умела говорить и передвигать свои крохотные детские ножки. Но тем не менее он заставлял меня брать с полок и приносить ему различные сосуды, необходимые для магических занятий. Помню, что должна была безошибочно знать, как называется каждый из этих предметов. Чародей бил меня всякий раз, когда я случайно что-то роняла; это очень быстро научило меня осторожности с его колдовской собственностью.
Как и всякому ребенку, мне очень хотелось играть, но удавалось это довольно редко. Помню, у меня была тряпичная кукла, с которой я шепталась по ночам, когда гасили свечи и я с головой накрывалась одеялом.
Замолчав, Стефания уставилась невидящим взором на языки пламени.
— Тогда я считала Зоккванора своим отцом. Он обучал меня по своим книгам читать и писать, а также нанимал женщин, чтобы те преподавали мне придворные манеры, будто высокородному ребенку, который когда-нибудь станет жить во дворце. Я так и не поняла, что побуждало его тратить столько денег на мое образование. Даже сейчас меня это удивляет.
Девушка замолчала, а когда ее голова тяжело опустилась Кутару на плечо, он понял, что его спутница уснула. Прикрыв ее попоной Серко, он устроился рядом на земле, завернувшись в свой плащ из медвежьей шкуры.
