И даже нынешняя Владычица не могла с ним совладать. От старого кормчего Санти знал, что Нассини изменила все, оставленное ей мужем. Окрестности Дворца разделили правильные линии аллей, площадь перед ним была освобождена от бесформенных обелисков, уничтожен был Сад Любви и Сад Пыток — детища мужа ее, Сурруха, возлюбленные детища. Нассини посадила свои сады. Но неизменными остались десятки квадратных лонг заросших лесом холмов и этот Дворец, который один возвышался над серой стеной, опоясывающей Владение. И он был по-своему не менее прекрасен, чем голубое озеро и зеленые холмы, открывавшиеся Санти из окон сказочной башенки. Вблизи юноша видел парк, Веселую Рощу, поселок, за ним — поля и луга, на которых паслись стада торо и оис, видел фруктовые сады и плантации уинона. Земля Владения кормила и поила полторы тысячи его обитателей. Но возделанная его часть была совсем маленькой в сравнении со всей его огромной территорией. Три хоры нужно было всадникам, чтобы, измотав урров, объехать снаружи серую стену и вновь возвратиться к центральным воротам, единственной бреши в этой стене. А ведь говорят: никакой ветер не поспеет за мчащимся урром!
Санти услыхал за спиной тихий плеск и причмокиванье. Он обернулся, и глаза его расширились от изумления. На низеньком столике у восточной стены стоял совершенно необычный зверь. Ростом он был немного крупнее хиссуна, но выглядел в точности как настоящий урр, только совсем маленький. Взрослый урр, а не какой-нибудь детеныш! Полосатая голова зверя была опущена в чашку с недопитым кайфи. И — боги! — он преспокойно лакал его, подергивая коротким, будто обрубленным хвостом.
Санти сделал шаг, и зверь, подняв морду, уставился на него. Ну нет, это точно был не детеныш! Морда была самая разбойная! Поперек шла длинная узкая плешь, половины уха недоставало — настоящая морда старого боевого урра. Только не больше ладони!
— Ну? — спросил зверь. — Что уставился?
Рот Санти открылся. Не потому, что он хотел что-то сказать.
— Дрянной кайфи! — заметил зверь. — Надеюсь, в следующий раз будет получше?
— Ты? — наконец выдавил из себя Санти.
Зверь сел, вытянул заднюю ногу и несколько раз провел по ней черным языком. Потом перемахнул на окно, задрал обрубок хвоста и пшикнул наружу желтой струйкой.
— Ну и влип ты, паренек! — сказал он, скребнув раз-другой по дереву когтистыми лапами. — Ну, до скорого!
И пропал.
Обалдевший Санти потер глаза. Зачем-то подошел к столу и заглянул в чашку. Кайфи оставалось совсем немножко. Впрочем, Санти не помнил, сколько его было.
«Пригрезилось!» — подумал юноша и отправился завтракать.
Тренировочное поле было посыпано белым мелким песком, который рабы раз в хору обрызгивали водой. Частично оно было укрыто тенью старой одинокой сантаны, простершей мощные ветви на десятки минов. Но воины упражнялись в основном на открытой части — солдату нужна выносливость. Впрочем, выносливость выносливостью, но большинство предпочитало для тренировок утренние хоры, когда Таир еще не жжет в полную силу.
Санти нравилось приходить сюда после завтрака. Ему нравилось наблюдать за точными и быстрыми движениями, за игрой мускулов, напряженных, перекатывающихся при каждом взмахе меча. Нравилось глядеть, как взлетают и падают ловкие тела всех оттенков кожи, когда воины тренируют мышцы и глаз на вертикальных и горизонтальных брусах. Снарядов же для упражнений здесь было великое множество. И они постоянно пополнялись. Каждый новый воин, а в страже Владения были лишь лучшие из лучших, прибавлял что-нибудь свое.
Но самым красивым зрелищем были поединки. Причем лишь изредка воины сражались палками или другим сравнительно безопасным оружием. Меч для воина — дороже возлюбленной. И потому он всегда предпочитает именно боевое оружие. И ни разу Санти не видел, чтобы кто-то получил увечье. Бойцы слишком хорошо знали свое дело, чтобы нанести случайную рану.
Настоящий воин владеет любым оружием: будь то волнистый крайт, онгарский топор, арбалет или шипастый шар «смертоносной звезды». Но у каждого есть излюбленное. Чаще всего это были прямые обоюдоострые конгские мечи из дорогой дымчатой стали. Но ценились и кривые легкие мечи Хора и тяжелые широкие мечи Севера.
Каждый воин был хорош, но Санти сразу приметил того, кто не имел себе равных. Санти видел его прежде и знал, что воин — десятник Внешней Стражи. Помнится, юноша удивился: десятник был на голову ниже своих подчиненных. Но, увидев его в поединке, Санти перестал удивляться. Два хорских меча в его длинных руках порхали, как крылья ящерицы-аллоры.
Сейчас десятник сражался одновременно с тремя воинами. Он был босиком, в коротких черных штанах. На смуглой груди — бляха-амулет. Иссиня-черные волосы собраны в пучок на затылке. Руки, перевитые жгутами мускулов, были на пядь длиннее, чем руки его рослых противников. Подвижный, как капля «живого серебра», неутомимый, как дикий туранский пес-тихол, десятник метался между тремя противниками. На каждом из них была легкая кольчуга и боевой браслет на левой руке. Вооружены они были прямыми конскими мечами. На головах — легкие шлемы без забрал. Все трое были опытными мечниками, но обоерукий играл с ними, как змея с фроккой. Он двигался вдвое быстрее, и его соперники постоянно оказывались друг у друга за спиной. Они сталкивались, мешали один другому, а десятник прыгал, нырял, уворачивался и все время дразнил противников, комментировал каждое неловкое движение, каждый промах… Для опытного воина обидно, когда его поучают, как юнца. Еще обиднее, если поучения справедливы. Десятник хотел рассердить их — и у него получалось. Воины свирепели. Их движения становились менее точными. Вот один из них едва увернулся от колющего удара товарища — и осыпал его ругательствами. Десятник издевательски захохотал. На его гладком, блестящем от пота теле не было ни единой царапины. Зато сам он при случае не упускал возможности оставить красную черточку на незащищенной щеке или ноге. Конгские мечи с шумом рассекали воздух. Пожалуй, теперь удары наносились всерьез. Лица солдат покраснели, груди вздымались под кольчугами. Широкие сабли в руках десятника тихонько пели, то сливаясь в два сплошных веера, то застывая и горя отраженным пламенем Таира. Поединок затягивался, и с десяток солдат уже глазели на сражающихся, подзуживали, бились об заклад… Дело становилось нешуточным. Три воина, забыв об осторожности, рубили, как мясники. Десятник вертелся, как волчок, на кривоватых ногах. Вот его сабля скользнула под подбородок широкогрудого мечника и разрезала кожаный ремешок. Шлем упал с головы и покатился по песку. Зрители завопили и затопали ногами. Тем временем второй воин едва не отсек руку самому десятнику, но тот успел уклониться и даже чиркнуть острием по предплечью нападавшего.
