В своей опочивальне он обнаружил, что свет Красного Хрусталя постепенно начал меркнуть. Немыслимая тяжесть снова навалилась на него и заставила согнуться, свернуться клубком на мраморном полу. Ошеломляющей силы гром снова оглушил его, и Цеенор-Зера почувствовал, как невидимые безжалостные персты разворачивают его сознание, как свиток, и всевидящее око читает начертанные на этом свитке письмена. Поток тягучего плотного воздуха подхватил его тело и легко повлек в узкий длинный туннель. Цеенор-Зера хотел что-то крикнуть, но не мог, потому что губы его были облеплены чем-то теплым и липким, он пытался извиваться всем телом, но ни одна мышца не слушалась его. В конце туннеля располагалась опочивальня, которой суждено было стать его временным пристанищем на ближайшую тысячу лет.
Течение воздуха прекратилось, и он рухнул всем телом на мраморный пол. Внезапно послышался некий загадочный глухой стук. Затем раздались голоса, повторенные многократно, – о, они напоминали вскрики людей, мучимых невыносимой болью, но доносились тихо и протяжно, как заунывный вой! Цеенор-Зера невольно отпрянул в сторону, потому что перед ним возникла Земела, простирающая руки, а к ее ногам испуганно жались близнецы Цес и Зеер. На этот раз бедные малыши выглядели особенно ужасно, словно тлен все-таки настиг их даже в лабиринтах памяти Владыки. К своему ужасу и ярости, Цеенор-Зера увидел, что опочивальня продолжает наполняться все новыми тенями. Здесь появился и крохотный ребенок, умертвленный им в пиктском шатре, и его отец с перебитыми руками и ногами, здесь появились все, кого принес в жертву Красному Хрусталю Цеенор-Зера: залитые кровью воины, пытавшиеся дать отпор; бедные молодицы, умершие на месте от ужаса; маленькие дети, не успевшие даже испугаться, – все они надвигались на него с рассеченными ребрами и багровыми клеймами на лицах.
Последним в треугольном проеме показалась огромная фигура темноволосого атланта. Он протянул вперед обрубок руки и оскалил белые зубы…
Третий день Конан не мог покинуть Херриду. Согласно приказу правителя города герцога Фредегара ни один корабль не мог покинуть порт, и огромная цепь, натянутая между двух башен, преграждала выход любому кораблю, вздумавшему выйти в открытое море. Охрана только впускала внутрь прибывающие суда, и тут же исполинская цепь с шумным всплеском возникала из воды.
Все городские ворота, ведущие на запад и на север, охранялись день и ночь, а зубчатые крепостные стены буквально чернели от фигур дежуривших гвардейцев, внимательно следивших за тем, чтобы никто не скрылся из Херриды, преодолев защитные бастионы и ров.
Киммериец скрежетал зубами от бессильной злобы, но вынужден был скрываться в грязном портовом квартале, где, казалось, никому не было дела до высокого чужестранца со спутанной гривой черных волос. Свои роскошные сапоги из кожи гликона варвар все-таки был вынужден: спрятать на время в походный мешок и появлялся на людях только в старых плетеных, сандалиях, которые за мелкую монетку подыскал ему хозяин постоялого двора «Западный ветер». После того как Конан встретил в храмовой ограде Астриса с близнецами, стало понятно, что именно отпечатки этих сапог могут прямым путем привести на плаху. Не прошло и трех дней с тех пор, как по всей Херриде разлетелась зловещая весть – ночью еще один достопочтенный житель города пал от руки страшного убийцы. Из испуганной болтовни хозяина стало понятно, что сердца лишился некий Унольф, торговец древностями, владелец торговой лавки под названием «Пещера», заваленной сверху донизу пыльными ветхими коврами, закопченными погнутыми кубками и мисками, старинными книгами на непонятных языках и блеклыми картами чудных неизведанных краев.
Мертвого Унольфа обнаружила утром его служанка. Безжизненное тело лежало на дощатом полу, грудь несчастного торговца была искромсана и представляла собой жуткую сплошную рану. Но самая невероятная новость заключалась в том, что вокруг тела вся комната была истоптана кровавыми следами. Отпечатки ног были огромными по размерам, а в центре их гвоздями был выбит зловещий символ – кинжал с поперечной защитной гардой, – и эти отпечатки в точности совпадали с теми, что были обнаружены рядом с телом рыжеволосой Адальджизы из Храма Небесного Льва.
Что все это означало, Конан отказывался понимать. Он уже проклял тот день, когда ступил на деревянным причал зингарского города. Да уж, и впрямь Херрида оказалась чудесным местом, где не приходилось скучать. А он-то рассчитывал провести здесь несколько дней, потолкаться у морского советника, побалагурить с бывалыми молодцами в тавернах, да выяснить, какие ветра чаще всего дуют сейчас на Западном море…
Вместо этого его теперь разыскивают гвардейцы, а местный правитель, какой-то там герцог Фредегар, назначил за его голову солидное вознаграждение. Как болтали подвыпившие посетители «Западного ветра», тот, кто сообщил бы правителю о местонахождении Ночного Губителя, получил бы из герцогской казны ни много ни мало тридцать тройных озз золота!
Несколько раз варвар даже вспоминал об Аст-рисе, бывалом путешественнике и большом знатоке жизни. Этот книгочей, наверное, сумел бы что-нибудь объяснить и красиво рассказать, что именно произошло. Ученых для того и создают боги, чтобы встречались люди, делающие вид, что все понимают. У киммерийцев, правда, таких почти не водилось. Сыновья Крома всегда полагали, что учение и чтение книг делают мужчину женоподобным, ослабляют его силу и покрывают глаза гнойной пеленой. Никогда такой дохляк не смог бы биться с врагом с утра до вечера, а потом пировать у костра с друзьями и до зари укрощать на меховой шкуре гордую пышнобедрую киммерийку.
Настоящий воин должен быть умным, это Конан ясно сознавал. Но мудрость его должна быть подобна нектару, что собирает пчела в пору цветения с разных бутонов. Из каждой заварухи, из каждого опасного случая или стычки должен он выносить что-то полезное для себя. Если, понятно, остается, в конце концов, в живых, а не отправляется поделиться своими познаниями и опытом с приятелями на Серые Равнины.
В таверне при постоялом дворе варвар всегда старался в последнее время устраиваться в темном углу, чтобы: не привлекать к себе лишний раз любопытные взгляды. По вечерам здесь всегда царили шум и суета, нестройное пение и пьяные бессвязные разговоры. Грязные скамейки, похоже, уже до основания были пропитаны винным духом и зловонием немытых тел, а длинные потемневшие столы были сплошь испещрены вмятинами и царапинами, выглядевшими не хуже каких-нибудь глубокомысленных надписей в толстых книгах для путешествующих умников.
